Почему в Каннах и Венеции так любят долгие овации?

Минувший Венецианский фестиваль был богат не только на громкие премьеры, но и на громкие и продолжительные рукоплескания. Дольше всех хлопали новой картине Мартина МакДоны «Банши Инишерина» (13 минут) и байопику Мэрилин Монро «Блондинка» с Аной де Армас (по одним данным – 11 минут, по другим – 14). Чуть меньше аплодировали каннибальской мелодраме Луки Гуаданьино с Тимоти Шаламе (8,5 минуты) и «Киту» Даррена Аронофски с Бренданом Фрейзером (6 минут). А, например, комедия «Белый шум» с Адамом Драйвером удостоилась всего лишь жалких 2,5 минуты.

Наверняка вы слышали о так называемых стоячих овациях после премьерных показов на крупнейших фестивалях. В русском языке нет полноценного эквивалента выражению standing ovation, поэтому воспользуемся разок такой калькой, чтобы было понятно, тем более что в отечественной прессе эта тема тоже регулярно муссируется. Особенно, когда на крупные фестивали попадают российские картины. Так активно обсуждалось, сколько же минут (в действительности около 20!) хлопали в 2010 году Никите Михалкову, который привез в Канны своих «Утомленных солнцем 2: Предстояние».

Традиция стоячих оваций вообще в первую очередь ассоциируется с Каннами. Но и второй по значимости европейский международный кинофорум, Венецианский, старается не отставать. Вот и в этом году чемпион Канн по овациям, «Элвис» База Лурмана, с результатом в 12 минут чемпиону Венеции уступил. Однако абсолютный рекорд до сих пор держит «Лабиринт Фавна», впервые представленный зрителям в 2006 году как раз на Лазурном Берегу, – 22 минуты несмолкаемого оглушительного триумфа.

При этом победителю последнего Каннского фестиваля, «Треугольнику печали» Рубена Эстлунда, достались относительно скромные 7–8 минут. А по документальной ленте «Вся красота и кровопролитие», которая довольно неожиданно взяла «Золотого льва», подобные данные вовсе отсутствуют. Стало быть, если кто и поударял там из вежливости ладошками друг о друга, то замерить длительность этого процесса никому в голову не пришло.

О чем это говорит? Абсолютно ни о чем. Хотя и напрашивается вроде бы вывести какую-то корреляцию между реакцией фестивальной публики на тот или иной фильм и его дальнейшей судьбой – в плане «Оскаров» и прочих наград, а также кассовых сборов. Но в действительности никакой корреляции нет. Вернее, кое-какая все же есть: просто в Канны и Венецию, как правило, попадают наиболее многообещающие новинки сезона, которые нередко потом еще чего-нибудь выигрывают и/или обретают популярность у массовой аудитории. Правда, овации здесь совершенно ни при чем.

В этом можно легко убедиться буквально на двух характерных примерах. В 2011 году в Каннах «Артисту» Мишеля Хазанавичуса рукоплескали 12 минут кряду, а впоследствии он нахватал вагон трофеев, включая пять «Оскаров», и десятикратно окупился в мировом прокате. А в 2012 году там же «Газетчику» Ли Дэниелса хлопали целых 15 минут, но почти сразу об этом, прямо скажем, не выдающемся опусе все благополучно забыли. Ни призов, ни прибыли, полный провал по всем фронтам.

Соответственно, возникает вопрос: зачем это происходит и почему? Вопрос тем острее и интереснее, чем очевиднее тот факт, что практика нарочито долгих оваций всех раздражает. В том числе самих триумфаторов. Обычно никто вида, конечно, не подает, все старательно улыбаются и кланяются, что выглядит зачастую неловко. Посмотрите, как Квентин Тарантино и его творческая команда вымученно корчат благодарные гримасы, пока оператор сует им под нос свой аппарат.

А в прошлом году после каннской премьеры «Аннетт» Адаму Драйверу так надоело ждать, пока все вокруг уже угомонятся, что он прямо в зале прикурил сигарету и выпустил дым в объектив камеры. И каждый год в зарубежной профильной прессе появляются статьи, суть которых сводится к посылу «доколе мы это безобразие будем терпеть?» Но вряд ли ситуация в обозримом будущем в лучшую сторону изменится, по крайней мере без особого распоряжения откуда-нибудь сверху. Потому что виновата во всем, как всегда, человеческая природа.

Проблема чересчур бурных оваций уже давно тревожит не только рядовых любителей кино, но и ученых. В 2004 году исследователи Джон Миллер и Скотт Пэйдж опубликовали научную статью, которая так и озаглавлена – The Standing Ovation Problem. Им удалось построить модель, объясняющую возникновение овации совпадением ряда параметров и условий, и вывести формулу, учитывающую множество переменных: от количества и конфигурации мест в зале до субъективных оценок конкретных зрителей, сидящих на конкретных местах.

Вдаваться в подробности мы сейчас не будем. Желающие могут самостоятельно с исследованием ознакомиться. Но в целом результаты научного труда, похоже, в достаточной степени соответствуют практическим наблюдениям. При сопоставлении которых (для написания этого текста было внимательно изучено свыше десятка различных источников, преимущественно зарубежных, и комментариев профильных специалистов по теме) мы получаем вполне определенную картину.

Все дело в следующем. Самые козырные места на самых статусных показах в Каннах и Венеции занимают непосредственно создатели фильма – режиссер, актеры, продюсеры и прочие сопричастные. Плюс их коллеги. Плюс другие важные люди из индустрии. Они-то и вскакивают первыми с кресел, как только на экране пошли титры. Вслед за ними поднимаются остальные – простые смертные, которым посчастливилось на пару часов разделить одно пространство со звездами и вообразить себе или же в отдельных случаях даже установить с ними социальную связь.

Далее совместное ритмичное ликование рождает приятное чувство общности (примерно как хоровое пение на концерте, скандирование на стадионе или митинге), что заставляет продолжать аплодировать, несмотря на дискомфорт, вызываемый длительным физическим воздействием на конечности. А режиссер с актерами, растрогавшись, принимаются рыдать от счастья, чем пуще прежнего раззадоривают толпу и придают действу новый импульс.

Так и складываются те самые 10–15-минутные овации. Во-первых, из естественного искреннего желания поболеть за собственное детище. Во-вторых, из желания поддержать «своих» – друзей, родственников, соратников и тех, с кем, возможно, еще придется в будущем работать (как видим, здесь уже включается корыстный мотив). В-третьих, не будем забывать о том, что кино банально может понравиться и грех тогда не вознаградить его создателей за труды. В-четвертых, из потребности хоть на какое-то время почувствовать себя заодно с теми, кто стоит выше в социальной иерархии.

Наконец, пятый фактор вытекает из предыдущих двух пунктов: когда индивид до конца не уверен насчет того, какие эмоции в нем вызвал фильм, он подсознательно ориентируется на окружающих, полагая, что эти окружающие более компетентны.

С одной стороны, все вышеизложенное приблизительно укладывается в такое общеизвестное понятие, как стадный инстинкт. В русской культуре его обычно уравновешивает железный контраргумент «а если все с крыши будут прыгать?» Но если бы все было так просто, то речь шла бы не только о Каннах и Венеции, и практика затянутых оваций распространялась на прочие значимые смотры – Торонто, «Сандэнс» и так далее. А она не распространяется. Почему? Потому что Торонто и «Сандэнс» (не говоря уже о Локарно и Сан-Себастьяне каких-нибудь) – не Канны и не Венеция. Не в смысле хуже или менее престижные. Точнее, не хуже, но в плане престижа ощутимо проигрывают. Меньше мировых звезд на экране и в залах, а следовательно – слабее эффект от факторов, связанных с присутствием в одном помещении с рядовыми зрителями важных персон.

Значит, стоит сократить поток новостей о продолжительности оваций, которые по факту лишь приумножают информационный шум, не неся в себе ничего ценного. Иначе придется поменьше пускать в залы всяких селебрити. Тогда и реакция будет адекватнее, и совсем другая жизнь наступит. Хотя последнее – вряд ли.