В основе лирического спектакля – пять рассказов Юрия Казакова.
В «Центре театра и кино под руководством Никиты Михалкова» дают лирическую и в хорошем смысле приземленную премьеру – «Это все мое!» по мотивам рассказов Юрия Казакова. К произведениям советского классика в последнее время обращаются все чаще: только что стало известно, что инклюзивный спектакль по повести «Голубое и зеленое» (здесь этот сюжет тоже имеется) поставят в Губернском театре.
Но вернемся к постановке Григория Артамонова. «Для меня важно было постараться охватить путь Казакова в его объеме, поэтому в основу спектакля легли произведения из разных периодов, вплоть до последнего рассказа, в котором так пронзительна тема отцовской любви», – говорит режиссер.
Эта самая любовь становится обрамляющим сюжетом для всего спектакля: знакомые и незнакомые люди оживают на сцене в тот момент, когда отец (сам писатель, которого играет Владимир Кочетков) рассказывает о них маленькому сыну Алеше (Сергей Атрощенко). Волшебным порталом в светлые воспоминания становится книга, которую повзрослевший мальчик не выпускает из рук.
То, что в основу «Это все мое!» легла проза, становится понятно сразу. По определениям вроде «аспидный». По тому, как герои произносят свои реплики – так, словно читают настоящую книгу. Некоторые фразы они повторяют по нескольку раз – на разный лад и на разные голоса, в волнении или словно примериваясь к происходящему. Интонационная палитра добавляет происходящему юмора точно так же, как дословное следование первоисточнику. Так, глубокий грудной голос Лили (Марианна Васильева) оказывается чуть ли не басом и окончательно добивает влюбленного в нее юношу (Антон Ромм).
Реальность достраивается вслед за словами – помогают и видеоинсталляции (вот снежное поле и шумный вокзал, вот кинозал, где показывают «Я шагаю по Москве», а вот на стене расцветают знакомые нескольким поколениям обои), и торопливо передаваемый из-за кулис реквизит. Изначально сцена почти пуста – на ней лишь ряды металлических прутьев, в которых герои иногда плутают, словно в лесу или зарослях речной осоки. Но из ниоткуда появится лавочка, с которой влюбленную парочку сгонит злой милиционер, а громадный чемодан превратится в кабину столичного такси.
Герои на бегу меняют одежду и сами себе аккомпанируют – имитируют шаги по осенней грязи и крики уток, шум ветра и рев мотора. Повинуясь им, оживают другие звуки, запахи и видения – из распахнутого окна действительно звучит джаз, темноту ночного леса разрезает луч одинокого фонаря, а марево утреннего тумана тянется со сцены прямо в зрительный зал.
Звонкий девичий смех сменяется тягучим северным говором, а тот, в свою очередь, песней, которую с невыносимой, рвущей сердце тоской затягивает бакенщик. Нет подходящего слова, чтобы описать ее, а те, что существуют, не передадут ни чувства неприкаянности, ни тоски по недостижимому раю. Герои будут пить, чтобы развеять эту тоску, размышлять о вечном, ждать счастья и бояться снов, бередящих душу. И порой делать все, чтобы остаться ни с чем.
На фоне персонажей экзальтированных (Данила Дзыгар из «Осени в дубовых лесах»), сугубо комичных (Павел Ильин оттуда же) и глубинных (Игорь Сергеев и Христина Полуянова из «Трали-вали») сам Казаков выглядит не таким ярким и не таким громким. Но именно он предлагает погрузиться в те редкие и ценные дни, которые каждый хранит в памяти. Он – проводник чуда, которое объединяет весь зал, взывая к памятным местам и важным вещам, о которых каждый так или иначе задумывался. Но проговаривает их автор по-разному: с обезоруживающей честностью, искренним сожалением, беспокойной надеждой. Впрочем, последняя все равно оказывается сильнее – витающая под потолком птица счастья тому отличное предзнаменование.
Комментарии