К юбилею монохромного шедевра Матье Кассовица об униженных и оскорбленных.
«Человек падает с 50-этажного небоскреба и во время полета подбадривает себя: «Пока все хорошо, пока все хорошо…» Но важно не то, как ты падаешь. Важно то, как ты приземляешься».
Такой короткой, но при этом весьма концептуальной притчей в 1995 году встретил публику фильм, ставший голосом поколения. Или, возможно, целого социального класса – жителей пригородов крупных европейских столиц, ввиду своего печального положения обреченных лишь стремиться ко всему самому престижному, вкусному и уютному, а не получать это как данность при рождении. Пока все хорошо…
Однако стоит все же сбавить обороты и с толком, расстановкой и чувством искреннего восхищения лентой – название которой пусть и означает несколько противоположное чувство – рассказать о том, как черно-белая «Ненависть» стала одной из самых ярких криминальных драм в истории и культурным достоянием Франции. Тем более что к 30-летнему юбилею ее можно увидеть и на больших экранах нашей необъятной.
Криминальные хроники окраин от парижской богемы
Как ни парадоксально, автор картины от классовой ненависти и прочих дискриминационных тенденций не страдал – напротив, Матье Кассовица даже критиковали за то, что сам он пороха не нюхал и за пределы МКАДа, что называется, не выезжал. Ведь происходит постановщик и сценарист «Ненависти» из самой что ни на есть элиты Парижа, с именитыми отцом-режиссером и дедом-дизайнером.
Полнометражный дебют Матье хоть и отвечал запросу богемного общества – «Метиска» 1993 года была легкой романтической комедией для свиданий и одноразовых дискуссий, – но все же робко шагал в сторону от мейнстрима. Вовсе от него режиссер решительно ушел уже в своем втором фильме, который не только прославил его имя на весь мир, но вместе с этим и задрал для его последующих творений высочайшую планку. Настолько высокую, что преодолеть ее тот – по крайней мере, пока еще – не смог.
Как это часто водится у художников криминального жанра, сюжетную канву для «Ненависти» Кассовиц взял из жизни – в 1993-м по вине парижского жандарма, возомнившего себя великим уравнителем, погиб молодой выходец Заира, взятый под стражу за воровство всего-навсего нескольких пачек сигарет. По словам режиссера, он принялся за первую страницу сценария драмы прямо в день смерти бедного юноши.
Впрочем, таких случаев во Франции конца 1980-х – начала 1990-х было не счесть. О чем, собственно, во весь голос кричит историческая хроника на обескураживающих начальных титрах. От компиляции записей ожесточенных уличных боев и в прямом смысле огненных разборок между жителями гетто и бравой полицией под расслабленную Burnin’ And Lootin’ пацифиста Боба Марли лишь еще сильнее бросает в дрожь и ужас. Вкупе с горечью от осознания того, что это еще не кино, но уже суровая реальность.
Все за одного (любой ценой)
Стартует «Ненависть» именно с написанного кровью известия о практически невинном подростке, также пострадавшем от несправедливо меткого полицейского револьвера. Парнишка Абдель, местный хулиган из семьи арабских эмигрантов, попадает в кому и теряет шансы на жизнь с каждой минутой. А его братья из спального банлье – так называют пригороды Парижа – затевают месть, которая в их отравленных гневом умах видится начертанной все тем же алым цветом. Но пока все относительно хорошо.
Трое неравнодушных пацанов с района – еврей Винс (Венсан Кассель), араб Саид (Саид Тагмауи) и африканец Юбер (Юбер Кунде; имена персонажей намеренно повторяют реальные имена актеров для пущего реализма) – не могут смириться с тем, что их могут пригвоздить к земле так же резво, как Абделя. И потому целые сутки в агонии и апатии слоняются сначала по безрадостным уголкам своего гетто, а потом и по вечерним улочкам Парижа, куда их привозит потрепанная пригородная электричка.
И все это время у Винса за пазухой спрятано самое настоящее чеховское ружье – бездельнику в руки чудом (или проклятьем?) попадает в руки револьвер, который за день до этого обронил разгоняющий беспорядки офицер. И в руках разъяренного и разгоряченного мальчишки, пусть уже и представляющего серьезную физическую угрозу, это ружье сулит лишь еще большее разрушение и разобщение. И точно обещает рано или поздно выстрелить в неизвестную цель со зловеще неизвестным исходом.
Исходом, как можно догадаться, трагическим, и, как и все подлинное искусство, имитирующим жизнь. По крайней мере такую, какой она виделась в тогдашних заголовках газет и сводках новостей из мира криминала. Казалось бы, столичным жителям чуждую. Но отнюдь не чуждую Кассовицу, который, по его же собственному признанию, нанизывал тревожно тикающий, как часы на экране, нарратив на стержень из одной лишь концовки, видимой для него четко и ясно в самом начале работы над сценарием.
Трое в гетто, не считая пистолета
Вместо традиционного сюжета, классических и классически предсказуемых его ответвлений и рельефов «Ненависть» по большей части соткана из диалогов Винса, Саида и Юбера, разворачивающихся на фоне локаций разной степени мрачности. И лишь изредка перебиваемых напряженными интеракциями с другими столь же жуткими районными типами, столичными фриками, стражами порядка на улицах и – внезапно – прелестными девушками на выставках современного искусства.
На старте кажется, что троица сошлась друг с другом как раз на почве ненависти к своему положению и к тем, кто их за это осуждает и не стремится встретиться с ними взглядом, смотря на них лишь сверху вниз. На деле же, сдается, объединяет пацанов и гнев по отношению друг к другу, ведь отличаются они не только происхождением, дурацкоcтью стрижки или числом родственников, отъехавших в тюрьму.
Винс – без сомнения, самый агрессивный член их маленькой команды по спасению мира от несправедливости. Оттого и горько, что пистолет достается именно ему, противящемуся всему мало-мальски хорошему и мирному. Обратиться к чему-то наподобие мира его отчаянно взывают не лишенный самообладания Юбер и более пассивный Саид, вроде как присоединяющийся ко всем яростным лозунгам, но только шепотом. Чтобы, не дай боже, не угребли под одну гребенку вместе с теми, кто якобы хуже него.
В их цикличные и отчасти бессодержательные разговоры, бумерангом возвращающиеся к делу товарища Абделя, Кассовиц и заложил все сюжетные механизмы, драйв и откровенную мораль. Но в фильме и помимо диалогов хватает своего рода экшена – героев, в числе прочего, вяжут и пытают парижские менты, а вскоре после освобождения из их лап на компашку из-за угла накидываются скинхеды. Хотя весь смак, пусть здесь он и не сладок, остается в словах, брошенных то ли брату по несчастью, то ли на ветер.
По разные стороны баррикад
Да, парней изо всех пытается настроить против друг друга собственная озлобленность и незрелость, но вместе им пока все еще лучше. Ведь перед троицей стоит нелегкая задача – противостоять властному большинству вокруг них. Классовому, расовому, территориальному, силовому. Юбер, например, признает, что чувствует себя отщепенцем придуманной не им системы, не предлагающей ему обнадеживающего альтернативного будущего помимо мытарства среди серых панелек пригородной зоны отчуждения.
Недаром и Саид исправляет местоимение в фальшиво-оптимистичном плакатном лозунге «Мир принадлежит вам» на «…нам» – тем самым еще сильнее подчеркивается желание униженных и оскорбленных отречься от противного им мира. Ведь «мы» – это никакие не «вы», ваши пустые россказни и несправедливое насилие нам нужно. У нас есть свое, справедливое, а вместо пушек мы заточим свои камни.
Иронично при этом то, что власти некоторых пригородов запретили Кассовицу снимать на их территориях, из-за чего постановщик даже на время сменил рабочее название проекта на не такое экспрессивное «Право на город». Его отношения с жителями Шантелуп-ле-Винь, банлье, где в итоге и сняли добрую половину фильма, также не задавались – на съемочную группу разок даже пытались напасть, закидывая ее булыжниками с дороги. Ведь каждый хочет, чтобы мир принадлежал им и только им.
Но отвержение, которое Винс и его команда кровь из носу пытаются выдать за отверженность, не приводит к благим последствиям ни на экране, ни в жизни. И в каждой подобной борьбе меньшинства с большинством, где вместо взаимопонимания ищут лишь собственную победу над противником, самоотречение не находит своего конца и края. Равно как нет конца и ненависти, переливаемой из пустого в порожнее.
«La haine attire la haine»
Непреложная истина о непрестанном круговороте насилия то и дело всплывает в остросоциальном высказывании Кассовица. В междустрочии диалогов, в метафоре с пистолетом ex machina, как назло, доставшимся именно импульсивному Винсу, и, наконец, напрямую в мудрых словах Юбера. Который в конечном итоге по мановению волшебной палочки жестокой госпожи Иронии и становится перед злосчастным выбором.
Совершить очередной акт насилия – но не простого, а вроде как во благо – или удержаться от мести и положить конец кровавой полосе самосуда и самоуничтожения – вот в чем вопрос. А не породит ли этот финальный, якобы светлый акт возмездия новую цепочку еще более зверских преступлений, наказания за которые в свою очередь вызовут непримиримую ненависть тех, кто останется в живых? Если, конечно, кто-то останется.
Не просто так в обсуждении «Ненависти» нет-нет да и всплывает легендарный роман о «топорном» убийстве старушки, наживавшейся на деньгах бедных и несчастных. Ведь сомнительный замысел Винса – в чествовании имени Абделя покарать кого-то из полиции – по сути мало чем отличается от размышлений Раскольникова о том, тварь он дрожащая или право имеет. И снова жестокая Ирония торжествует в донельзя прозаичном финале – ни тот, ни другой успокоения и полноценного выхода своей ненависти не находят.
На все эти старые, как мир, вопросы ни Кассовиц, ни логично приходящий на ум мастер всего социально-философского Достоевский ответы на блюдечке с голубой каемочкой не преподносят. Да и просто-напросто не могут дать, зато пища для размышлений здесь предлагается в щедром объеме и уникальной форме. В случае первого еще и, как говорится, с картинками, аргументами и фактами из реальной жизни.
Пролетая над французскими трущобами
К вопросу уникальности формы, в которую облачаются размышления о насилии и доли тьмы в человеческой природе: перво-наперво в глаза бросается резкий, как пуля в винсовском револьвере, монохром. Киноделы 1990-х предельно редко выбирали олдскульную черно-белую гамму, тем не менее у Кассовица ее выбор был обусловлен не столько эстетическими, сколько финансовыми соображениями – с имеющимся бюджетом команда просто не могла позволить себе сделать качественную цветную картинку.
В итоге же слегка потрескивающий контрастный визуал ленты удачно оттенил бессмертность поднимаемых в ней дилемм и противоречий, что волновали, волнуют и, вероятно, не прекратят волновать общественность. А не по-пацански элегантные движения камеры вкупе с неспешностью монтажа и минимумом адреналиново-клиповых склеек довершают исключительность оптики, которая смотрит в вечность.
Зрителю же в это время предлагается наблюдать беспощадное представление и сквозь статичные передние планы – нередко основное действие сосредоточено в глубине кадра и в незатейливых разговорах, которые творятся где-то там, позади. И даже с высоты птичьего полета, взлетая вместе с камерой над гетто под микс дерзкого рэпа KRS-One и бархатной классики Эдит Пиаф Non, je ne regrette rien. Примечательно, что сцена с вертолетной панорамой пригорода впоследствии и сама стала визитной карточкой французского кино 1990-х.
И если неприглядные банлье парижанин показывает с размахом, наполняя пространство воздухом, так необходимым его жителям, то в акте, действия которого разворачиваются на его малой родине, он отказывается от широкоугольных объективов. А также размывает фон столичных ландшафтов и отправляет героев в клаустрофобные парадные и темные переулки. Ведь они все еще чужаки, которых не предназначенная им плодородная земля выталкивает обратно в псевдопросторы дворов, где не вздохнешь и не выдохнешь.
Вечный бой с тенью или игра с самим собой
Неприкрыто болезненная реакция на проблематику картины не заставила себя долго ждать – на 48-м Каннском кинофестивале, где с многоминутными овациями прошла премьера «Ненависти», полиция повернулась спиной к съемочной группе. Это, конечно, никак не повлияло на присуждение Кассовицу Золотой пальмовой ветви за режиссуру, но осадочек тем не менее оставило неприятный. Да такой, что позже тому пришлось отчетливо проговорить на интервью, что не все полицейские – плохие парни.
А уже после кассового успеха фильма им заинтересовался тогдашний премьер-министр Франции Ален Жюппе, по координатам правый, возмутившийся провокационностью сказа о районных пацанах. Но, надо признать, в итоге ленту он похвалил, сказав, что она подала ему немало идей из разряда «на подумать». Сдается, что и современным французским политикам, все еще периодически разгоняющим протестующих в разноцветных жилетах, было бы весьма полезно пересмотреть классику. Да и не только французским – движение Black Lives Matter и ему подобные тому наглядное подтверждение.
Тогда как в этой реакционной драме-притче спрятаны остроумные отсылки к американской и европейской классике, – к «Бешеному быку» и «Таксисту» Мартина Скорсезе (вспомнить хотя бы Винса, наставляющего воображаемый пистолет на свое отражение в зеркале подобно денировскому Трэвису Биклу) или к бергмановской «Персоне» – сейчас по проторенной ей опасной дороге идут не менее воодушевленные авторы, успешно или же не слишком поднимающие темы острее да резонанснее.
А пока все более или менее хорошо, «Ненависть» видится вечно актуальной памяткой о том, что противопоказано делать, чтобы в какой-то момент все не стало не в пример плохо. И чтобы в этом неприятно жестком приземлении краски не сгустились так, что черно-белое больше не будет казаться лишь кинореальностью. 30 лет назад Кассовиц без единой нити подвесил в экранном воздухе исключительное напряжение и выстрелил в самое сердце, до последнего не заряжая пистолет. И оставляя всем нам, киноманам, политикам и простым работягам, все еще пульсирующее в умах «Jusqu’ici tout va bien».
Комментарии