Лев Зулькарнаев: «Я в поиске, мой метод обновляется чуть ли не ежемесячно»

Увидев Льва Зулькарнаева в «Слове пацана», можно подумать о нем как о человеке грубом и недалеком. Вот она – сила перевоплощения: на самом деле в жизни актер весьма умный, начитанный, жизнерадостный и учтивый юноша, не похожий ни на один из сыгранных им образов. 

Просматривал твои фотографии и обнаружил для себя двух Львов – лысого и с волосами. Причем оба образа выглядят гармоничными.

— Я состриг свои длинные волосы на 1-м курсе 1 сентября. Мне было некомфортно, что меня воспринимают как совсем зеленого юношу, так как преимущественно мои сокурсники были старше. Я решил выстричь все, чтобы переключить канал, цвет, чтобы возникло что-то кардинально новое.

Хотел добавить себе брутальности?

— Чего-то такого, да. А потом это дало толчок для предложений. Оказывается, очень много куда этот образ стал подходить. Сейчас, наоборот, хочется вернуть волосы, чтобы опять попробовать что-то другое.

Изменилось отношение к своей внешности?

— Я просто ее принял. Стал увереннее, спокойнее. Меня больше ничего не стесняет. То, что раньше было диким комплексом – худоба, лицо, то, что я воспринимал как «ну, вот такой вот», – сейчас, наоборот, мне это нравится. И как только это случилось, всем это тоже еще больше стало «заходить».

Я видел уже с десяток твоих ярких работ, и всякий раз в них ты предстаешь в абсолютно новом образе – от хулигана и бандита до композитора и парня с расстройством аутистического спектра…

— И я продолжаю эту стезю. (Улыбается.)

Настолько широкий спектр – твоя установка или просто везет?

— Любой актер боится застрять в одном амплуа. И я тоже. Пытаюсь найти и исследовать себя, разобраться, как много внутри меня живет всяких проявлений и настроений, которые потом можно будет дарить своему персонажу. Нет желания выделять что-то любимое, чтобы, опять же, не попасть в ловушку какого-то амплуа. Я, наоборот, ничего не загадываю. Мне просто хочется каждый раз оказываться в моменте, когда я что-то новое открываю про себя. Иногда, конечно, есть опасения, удастся ли мне на всю дистанцию протянуть это хорошее непостоянство. (Смеется.)

То есть уже можешь выбирать, а не браться за все, что предложат? И как ты это делаешь?

— Я как раз ничего не загадываю. Не хочу знать заранее, что мне предстоит. Сейчас у меня очень плотный график проектов, и они все пересекаются. И вот тут главное не попасть под большой соблазн одного штампа, который в целом сработает везде. Поэтому стараюсь набирать роли, чтобы они вообще не были похожи друг на друга. Даже драматургически.

У тебя к каждой роли новый подход?

— Я в поиске, мой метод обновляется чуть ли не ежемесячно.

Путем проб и ошибок?

Путем поиска методологии профессии. Того, как строится персонаж, как вообще играть. Для меня метод начинался с принципов Станиславского, а сейчас мне интересны более современные подходы. Мне кажется, его нужно не искать, ему просто нужно не мешать состояться. А вот как не мешать – вот сверхзадача. (Смеется.)

Значит, в борьбе с самим собой…

— Мне мешает неуверенность, мешают штампы. Порой мешают правила, которые придуманы испокон веков – как должен существовать хороший ответственный артист. Мне иногда хочется не читать сценарий, не учить текст – не знать, что я сделаю в кадре. А поймать какую-то тему, которую хороший режиссер мне поможет сформулировать, нажать на какие-то мои кнопки для перенастройки.

Ты же поступил на режиссерский факультет ГИТИСа в мастерскую Олега Кудряшова. Почему выбрал именно это направление?

— Потому что не смог поступить на актера. (Смеется.) Я же с самого детства хотел играть в театре и в кино. Но не прошел. Скорее всего, из-за моего речевого дефекта, картавлю. Тогда мне было сложнее в полной мере проявить свою внутреннюю харизму в силу юности и, может быть, закомплексованности. Но очень хотелось именно в ГИТИС. И именно к этому мастеру потому, что я уже тогда успел узнать, что он великий (ученики Олега Львовича – Юлия Пересильд, Евгений Ткачук, Елена Николаева и многие другие известные актеры, – КР). Хотя он не любит этих эпитетов.

Получается, взломал систему?

— Во время обучения все так и шутили, что это был обходной путь для того, чтобы стать актером. Но в конечном счете это настроило мой режиссерский взгляд на то, что я делаю как актер.

Ради съемок в «Экспрессе» Руслана Братова ты отказался от роли в большом проекте – «Праведнике» Сергея Урсуляка. Не жалеешь?

— Я вообще стараюсь ни о чем не жалеть. Правда, Сергей Владимирович на меня очень обиделся. И даже изощренно отомстил: дал мне маленькую роль, а потом вырезал. (Смеется.)

После премьеры «Слова пацана» на тебя обрушилась слава. И ажиотаж достиг такой силы, что кто-то слил твой телефон и тебе стали названивать не переставая.

— И писать! Стоило мне сказать, что мое сердце свободно, как стали поступать разного рода предложения от девушек. (Улыбается.) Как я потом узнал, телефоны оборвали вообще всем ребятам, которые там участвовали.

И как тебе такая внезапная популярность?

— Поначалу я был даже рад или, наоборот, безучастен. Потом я стал чувствовать, что она меня внутренне начинает разъедать. Прорастать во мне какой-то гнилью. Я не заметил, как внутреннее эго и тщеславие начали раздуваться. Это происходит всегда очень незаметно. Сейчас мне хочется не заразить себя еще глубже. Может быть, даже уйти в какое-нибудь профессиональное затворничество, как Ваня Янковский. (Улыбается.) Кстати, на съемках «Слова пацана» я ему сказал: «По-моему, культовая история, прохода не дадут!» Пошутил, а так и вышло.

Что касается профессионального затворничества – ты же с детства писал стихи. У тебя даже есть собственный поэтический сборник «Четыре стены одинокого счастья», который отец подарил тебе на день рождения. Как часто пишешь сейчас?

— Даже чаще, просто в последний месяц какой-то застой. Когда очень много работы, я почему-то не могу писать. Видимо, канал перенастраивается на другие приемы, другие волны. А здесь все-таки важна сосредоточенность и вакуум, чтобы прислушаться к сигналу, который идет. И в этом отношении много помех и шума именно из-за актерской стези. Я, конечно, мучаюсь и скучаю по поэзии, но ничего не могу с этим поделать. Надеюсь, что снова войду в поэтическую колею и распишусь. Думаю, что на сборник уже накопилось. Во всяком случае, я собрал часовую программу, где сам читаю стихи и просто где-то выступаю с этим.

А еще ты в детстве увлекался геологией. Откуда взялась такая не самая обычная страсть?

— Не знаю. Сначала это было конкретно увлечение минералогией. А чем глубже я увлекался ею как частным ответвлением геологии, тем больше включался интерес к самой науке. Вообще минералогия – это очень красиво. На мой взгляд, самое простое и изящное проявление природы. Минералы, кристаллы, породы – я их собирал, копил, изучал. У меня в Тюмени остался целый маленький музей образцов.

Кстати, как часто бываешь в родной Тюмени?

— Реже, чем хотелось бы. Может, один-два раза в год.

Твой отец там занимался предпринимательством, мама работала ведущей на радио и ТВ. Они всегда поддерживали твои творческие порывы?

— Именно они и помогли мне – делали все, чтобы я мог себя реализовать.

А как они приняли твое решение, что ты уедешь поступать в Москву?

— Так мы все и переехали в Москву. (Смеется.)

Как тебе столица?

— Я уже воспринимаю ее как родной город. Знаю наизусть. Ну сколько я тут живу? Уже лет восемь. В последний год я настолько прочно влюбился в Москву, что мне тяжело из нее уезжать.

В чем черпаешь вдохновение?

— Меня вдохновляет любовь, чувство влюбленности. Или те тупиковые точки, куда я иногда захожу, как и любой человек. Когда чувствуешь личностное падение. И воспарение фениксом из этого – вот что меня вдохновляет. Работа актером доставляет кайф, который для меня в жизни ни с чем не сравнится.

А вера? Прости, не мог не спросить – ты ведь буквально не расстаешься с четками.

— Да, это я Иерусалиме купил. К православной вере шел долго, но именно она помогла мне несколько лет назад справиться с внутренним кризисом.

Для подготовки к роли в сериале «Она такая классная» ты специально ездил в фонд системной поддержки людей с аутизмом как волонтер, смотрел фильмы, посвященные этой теме. Всегда проводишь такую домашнюю работу перед съемками?

— Нет. Просто тут она была необходима из-за своей специфики. Когда, например, играешь Сергея Рахманинова (Лев сыграл композитора в сериале «Шаляпин», – КР), конечно, приходится изучать страницы его биографии, но кто видел его из тех, кто жив сейчас? То же самое и с Пушкиным (роль в сериале «Цербер», – КР). А здесь все знают, что это такое и абы как не выйдет. Иначе это будет подставой для всех, кто связан с этой темой. Поэтому я очень тщательно старался подходить к роли. Но не переборщить – не давить на жалость, а просто представить как факт существования, как такой документ.

Видимо, удалось, раз за эту роль ты получил приз фестиваля «Пилот»…

— Наверное. Ко мне там подходили люди и благодарили за работу – говорили, что у них сын с РАС (расстройство аутичного спектра, – КР) и ведет себя точно так же. Лучшей похвалы и быть не может. Правда, мне один человек недавно сказал, что я еще не сыграл ничего такого значимого и большого, что могло бы остаться в поколениях. И я тут же задался этой целью.

При этом ты еще и на театральной сцене себя реализуешь. Сложно переключаться?

— Это настолько разные вещи, что трудно запутаться. (Улыбается.) Те постулаты, которые я для себя самого проповедую в кино, в театре не работают. Это же вотчина Станиславского, и только он там и работает. Для меня это серьезный постоянный тренинг, доводящий да такого волнения, что я без пустырника даже на сцену не выхожу. (Смеется.)

Может случиться, что придется выбирать – или-или?

— Пока мне удается совмещать, хотя и приходится от чего-то отказываться. Но это не так сложно, как если пришлось делать выбор, заниматься ли вообще этой профессией дальше. (Смеется.)

А тебя посещают такие мысли?

— Сейчас для меня это не вопрос. Я только в начале пути. Но думаю, что когда-нибудь, если произойдет перенасыщение, можно было бы даже уйти в какое-то затворничество. Или как Дэниэл Дэй-Льюис раз в пять лет завершать карьеру.

Твой творческий ориентир?

— Для меня номер один – Марлон Брандо, но в определенный момент он тоже пошел по пути Льюиса. Мне его повторить будет непросто: ипотека сама себя не выплатит, а гонорары у меня не как у Брандо. (Смеется.)

Есть ли роли, которые, по твоему мнению, тебе не удались?

— В моем любимом фильме «Бердмэн» есть момент, когда критикесса говорит герою Эдварда Нортона: «Ты же понимаешь, что ты можешь получить от меня очень плохую рецензию?» А он отвечает: «Да, но только плохо играть я не умею». Хотелось бы так ответить. (Смеется.) Но, мне кажется, когда проект не получается, он неизбежно за собой тянет и твою роль. То есть ты изначально играл по правилам, по которым трудно сделать хорошую работу.

Справедливо.

— С другой стороны, никогда не угадаешь, хороший в итоге будет проект или плохой. А раз так, остается только кайфовать в моменте и выбирать те роли, которые интересно сыграть. Мысль не то чтобы очень сложная и новая, но она работает. От некоторых проектов, в которые не вовлечен, ты болеешь. Физически и в буквальном смысле. А я себе пообещал больше не делать то, что мне неинтересно.

Ты сказал, что у тебя плотный график. Работаешь на износ?

— Я стараюсь не напрягаться, отдыхать в процессе занятости. Как-то так себя перенастроить, что вот мы с тобой сидим, общаемся, и для меня это и есть отдых. Я люблю посидеть в сауне, сходить в спа или уехать куда-то на три дня и ничего не делать. Сесть за ужином в ресторане с бокалом вина или самому что-нибудь вкусное приготовить. Поболеть за московский «Спартак» на стадионе или самому погонять мяч. Сходить к другу на вечеринку или в казино поиграть…

Ничего себе! У нас же нет казино!

— Специально езжу в Минск. (Улыбается.) Понимаешь, тут самый главный момент – не уставать от того, что ты делаешь. Трудно, конечно, себя заставить, но все равно организм имеет свойство терять свою зарядку. Мне сейчас интересно, как можно быть очень занятым и не напрягаться.