«Цинга»: Психоделический этнотриллер с Никитой Ефремовым

Август 1991-го. Вместе с батюшкой Петром (Дмитрий Поднозов) на Ямал прибывает неопытный послушник Федор (Никита Ефремов). Его основная задача – запечатлеть процесс крещения местных на пленку, но далекий от смирения парень сразу заявляет собственные права на рясу. Петр, устало усмехнувшись, ставит условие: пока сам он совершает паломничество к поклонному кресту, Федору нужно остаться с семьей ненцев-оленеводов и убедить их принять христианство.

Решение должно быть добровольным, а значит молодому человеку придется не только проявить чудеса ораторского искусства, но и справиться с собственным кризисом веры, который очевиден для всех, кроме него самого. Федор загорается тщеславным азартом – в нем в самом деле очень малое выдает человека церкви, – тем более, что повод исполнить задуманное подворачивается на следующее же утро. Стадо атакуют волки, и местные согласны принять бога, если тот сумеет спасти их оленей от верной гибели.

В «Цинге» сразу задается космический масштаб. В первую очередь из-за выбора локации: гармоническая природа севера завораживает по определению, даже если по краю света разносятся обрывки радионовостей про путч в столице и эхо «Лебединого озера», перекочевавшие из детских воспоминаний режиссера Владимира Головнева. Эстетически это почти документальная работа: оператор Артем Анисимов фиксирует скудный быт, простую одежду, тонущую в осенней дымке равнину – бесконечно пустое пространство, где негде и нечем спастись. Неудивительно, что в таком месте остается уповать либо на себя, либо на высшие силы.

Работать с этой редкой подлинностью, попутно высекая из нее художественные искры, умеют и постановщик-дебютант, и маститый продюсер Евгений Григорьев – оба вышли из неигрового кино. Забавный факт: Головнев привез в тундру несколько запасных камер и в первые два дня отснял больше 10 экспозиционных часов, получив от удивленного продюсера логичный вопрос о том, зачем ему Ефремов. Но пугаться не стоит: монтаж здесь грамотный, а динамика не дает зрителю провалиться в сон. Хотя порой происходящее напоминает именно видение – то мерно убаюкивающее визуальными рефренами, то вызывающее состояние вязкой тревожности.

На крошечном клочке земли на один краткий миг встречаются несколько (квази)религий: от языческой и христианской до коммунистической, уже начавшей отмирать. Со всеми этими пластами авторы обращаются очень аккуратно. Нескрываемая ирония лишена скабрезности и направлена не на само явление, а на человека, традиционно трактующего его по-своему.

Сердце истории – разумеется, Никита Ефремов: глазами его персонажа на экзотический антураж взирает и зритель. Иногда буквально – небольшую часть хронометража составляют VHS-вставки. Но и сам он – любопытнейший для изучения экземпляр: Федор не замечает собственных грехов и, ведомый гордыней, моментально проваливается в персональный ад.

Стоит отметить, что артисту сильно помогает сценарий: однажды его герой сбивается с заученной молитвы, излагая искреннюю просьбу человеческим языком, и это поворотный момент, который легко принять за комедийную разрядку. В другой раз он начинает торг с самим Богом, причем делает это из корысти, а не благих побуждений. В третий – поддается на очевидный соблазн, прекрасно осознавая его последствия и страшась их заранее.

Со стороны отчетливо видно, за чью именно душу идет сражение, и Никита прекрасно отыгрывает все стадии безграничного смятения, переходящего в маниакальный ужас. Драматургией для него предусмотрены лихорадочные метания уровня Достоевского, что само по себе внушительно. Особую тональность им придает ощущение холодной, тотальной отчужденности: Федор, злоупотребляющий чужим гостеприимством, не становится своим, но окончательно дичает. Что ярко подчеркивает одна из самых эмоционально заряженных сцен, потребовавшая, помимо прочего, присутствие настоящего волка. 

Приложенные Ефремовым усилия тоже нечеловеческие – как в творческом, так и в сугубо бытовом плане: большая часть смен проходила в нескольких часах пути от последнего рубежа цивилизации. А к вызову актер отнесся с не меньшим воодушевлением, чем его герой. Он практически всегда в кадре, где вынужден обнажать и тело (постельные сцены сняты едва ли не в магическом ключе), и душу. И там, и там в глаза бросается его почти неестественная хрупкость.

Местами «Цинга» неуловимо напоминает «Искупление», экспериментальное кино на схожую тему борьбы, происходящей в отдельно взятом человеке. Но обходится без деланной высокопарности: категоричность Федора, привыкшего полагаться не на веру, а на ее внешние атрибуты, то и дело оспаривают местные. В частности, шаман и его смешливый внук, сыгранный непрофессиональным актером. Они не скованы рамками привычной догмы, а мальчишка-пионер к тому же отличается любопытством и непосредственностью. «Рай – это скучно, а дедушка тоже умеет воскрешать мертвых», – отмахивается он от миссионера с большой земли, вгоняя того в ступор.

Магический флер, усиленный реальными легендами ненцев и звучанием их языка, придает картине неожиданные нотки черной комедии. В дело вступают и метафоры, которые, не влияя напрямую на сюжетные перипетии (за исключением разве что финального твиста), заметно расширяют зрительское восприятие. Где-то они кажутся слишком лобовыми, но в ключевом случае эта простота и скрытая в ней поэтичность обезоруживают раз и навсегда.