Светлана Иванова: «Главное, чтобы было про что играть»

— Раньше звонишь тебе, а вместо гудков звучит Pretty Woman Роя Орбисона. А сейчас?

— До сих пор и звучит. Причем я уже перестала себя с ней ассоциировать, надо поменять. Хотя мне очень нравится это кино — во-первых. Во-вторых, когда мне миллион раз сказали, что я похожа на Джулию Робертс, то глядя на себя, думаю: черт побери, правда, похожа.

— А сама ты меняешься?

— Кажется, что за последние пару лет я стала увереннее. Думаю, это все возраст и жизненный опыт. (Смеется.) Понятно, что девушка в 26 лет и в 33 года — это два разных человека по ощущению себя в пространстве, в творчестве. Уверенность появляется в первую очередь тогда, когда понимаешь, что своим делом занимаешься. А у меня все благополучно складывалось, поэтому казалось, что все дело случая.

— А еще авантюризм и субъективизм.

— Абсолютно. Хотя, конечно, актерская профессия — и про трудолюбие. Другое дело, что трудятся многие, а везет единицам. Меня долго не покидало ощущение, что сейчас кто-то постучит по плечу и скажет: «Пришла настоящая артистка на эту роль. А вы, Светлана, езжайте домой».

— Помню времена, когда ты прибегала на интервью взъерошенная, в кедах, с рюкзаком — и дальше тебе надо было бежать на кучу проб и примерок…

— Суета осталась. Я не дружу со временем и всюду опаздываю. Могу на один день назначить такое количество встреч, которое не стоило назначать. И все на бегу, потому что съемки, примерки, дети, то надо купить, этому позвонить. На самом деле стало только суетливее.

— Почему у тебя это никак не соотносится с понятием «статуса»? Можешь же себе позволить жить размеренно, спокойно.

— Я думаю, это просто склонность моей натуры — везде спешить, нигде не успевать и суетиться. Лукавить тоже не хочется, у меня бывают и спокойные дни, когда я никуда не спешу, созерцаю.

— А какие проекты ты чаще выбираешь?

— Я всегда выбираю интересные истории. Ненавижу сниматься зимой и могу себе позволить не делать этого. Могу посидеть дома, провести время с детьми и подождать роль до лета, чтобы мне было удобно, комфортно. Но на период зимы и холодной осени чаще выпадают интересные истории. Например, были у меня съемки в «Декабристке», про которые изначально было понятно, что это будет адов ад. Зима в Сыктывкаре! Но была очень хорошая роль, и я с удовольствием в это кинулась. Или в начале прошлой зимы я снималась у Егора Баранова в фильме «Аванпост». Это бесконечные военные базы, холод, натура, но там просто потрясающий сюжет и режиссер, с которым я давно мечтала поработать. Ради этого можно потерпеть.

— Ощущение, что после «Легенды №17» из твоей фильмографии пропали знаковые фильмы, о которых все говорят.

— Это вкусовщина. Для кого-то одно кино знаковое, а для кого-то — совсем другое. Кто-то меня знает не по «Легенде №17», а по тому же «Августу. Восьмого».

— А кто-то по «Тесту на беременность»…

— Зря иронизируешь, для многих именно эта моя роль стала знаковой, а сериал — хитом. Во-первых, это всегда вопрос — кто оценивает. Во-вторых, во время чтения сценария сложно понять, будет хит или нет.

— Ну про ту же «Легенду №17» это было сразу понятно, хотя роль у тебя там совсем не центральная.

— Но ролей очень много — в том числе и на ТВ. Я скорее отдам предпочтение хорошему сериалу, нежели проходному полному метру. Работать надо в удовольствие, а статусность проекта волнует меня в последнюю очередь. Конечно, всегда хорошо, когда у проекта есть бюджет. Он обеспечит мне адекватные рабочие условия, и мне не надо будет делать вид, что в кадре корова, хотя вместо нее привезли курицу.

— Было?

— Такое часто случается. Но мне интересно только то, что мне интересно. Если это параллельно еще и выстреливает — вообще супер.

— Почему тебя не видно в модных сериалах?

— Меня модность вообще не волнует. Нужна внятная история. Если в модном проекте будет такая, то есть вероятность, что я там окажусь. Да и не все проекты видят меня в своем дримкасте опять же просто потому, что у них свои представления о популярных и талантливых артистках.

— Модными сериалы зачастую становятся потому, что поднимают темы, о которых раньше не принято было говорить. Для тебя это плюс?

— Провокация ради провокации меня скорее пугает, чем радует. Если есть про что играть, то меня это может заинтересовать. Допустим, я вижу: вот драматический поворот у моей героини, вот еще один, здесь она круто действует — и это меня привлекает. Если на фоне происходит еще и что-то провокационное — о’кей, я про это подумаю и, наверное, не испугаюсь.

— Ты сама смотришь сериалы?

— Все, что успеваю. Причем сейчас действительно смотрю больше российского. Из последнего, что понравилось, — «Частица вселенной». Я так была впечатлена актерскими работами, что кинулась звонить Леше Макарову. Набрала, чтобы сказать ему что-то приятное про роль. Но оказалось, у меня записан старый телефон. Написала в фейсбуке: «Посмотрела, поздравляю, ты прекрасный». Он комментирует: «Свет, ты пьяная, что ли?» Самоирония — великое оружие и прекрасное лекарство от многих творческих болезней.

— Ты говорила, что не стыдишься ни одной своей роли. Как такое возможно? Или это тоже самоирония?

— Это данность. Да, не все роли идеальные. Где-то можно было сделать лучше, а где-то вообще не соглашаться. При этом в каждой работе есть что-то, за что благодарна.

— А сколько бы сейчас сетовали: эта роль — позор, тут продюсер был подонком, а здесь режиссер алкаш и ничего толкового не снял.

— Ну послушай, и у меня было разное. Но в каждой работе было что-то хорошее. И без каждой моей роли не было бы следующей. Ты набираешься опыта, расширяешь круг общения. Я, к примеру, снималась в очень длинных сериалах. Меня спрашивали: зачем тебе это надо? А я там с очень хорошими артистами и режиссерами работала, узнала массу ремесленных тонкостей и секретиков. Прожила бы я без той роли? Пожалуй, да. Для меня кино — это еще и про людей, атмосферу. Иногда человеческие знакомства важнее даже получившейся роли.

— У тебя был период в карьере, который ты называла «девочка из Красноярска», когда предлагали играть страдалиц, приехавших из провинции. Какой период сейчас?

— Сейчас «от тридцати до сорока». Это самый вкусный период для артистки-женщины. Лучшие женские роли находятся в этом возрастном диапазоне. Не некое декоративное приложение к мужской роли, а человек с бэкграундом, который действует. Так что мне очень нравится то, что сейчас предлагают сыграть.

— Как во «Вратаре Галактики»?

— Это новый фильм Джаника Файзиева (продюсер и режиссер, муж Светланы, — КР) — фантастика про галактический футбол на инопланетном корабле, нависшем над Землей. Меня там можно и не узнать: роль — крохотный эпизод. Я прочитала сценарий и сама попросилась.

— Там ведь многое происходит на хромакее (зеленый фон для дальнейшего нанесения на него спецэффектов, — КР)? И как ты себе представляешь результат?

— Знаешь, ну я подглядываю чуть-чуть за конечным результатом, поскольку имею к нему некий доступ. (Смеется.) Но я про это мало понимаю. Кажется, работать в таком кино — это отдельное умение. Наверное, надо ввести во ВГИКе предмет про работу с хромакеем.

— Как курицу принимать за корову?

— Именно. Как представить себе бушующее море или скачущее войско, когда за тобой ничего не происходит, просто «зеленка». Этому, конечно, учат, но не в таком масштабе. У меня был уже опыт с «Темным миром» и в «Аванпосте» у Егора Баранова. Но во «Вратаре Галактики» этого много — там как раз история про то, как миром правят те, кому нет еще и тридцати.

— Твоя жизнь изменилась после встречи с Джаником?
— Конечно. Во-первых, мне теперь всегда есть с кем посоветоваться по поводу работы, которую я выбираю. Во-вторых, я у него учусь. В-третьих, та самая уверенность, с которой мы начали разговор, произрастает в том числе и от женской уверенности. Он мне ее дает.

— Передался продюсерский цинизм?

— Несмотря на то что мы принадлежим к разным поколениям, во взглядах на профессию, на творчество, во многом совпали. Но я гораздо больший циник, чем он. Джаник — продюсер и режиссер. То есть тот самый романтик, который придумывает новые миры. Актер — как раз тот самый циник, который снимается на кладбище под анекдоты. Или примеряет на себя чужую судьбу, а через секунду хохочет над осветительными приборами. В актерской профессии живого цинизма гораздо больше, чем у продюсеров.

— Мешает стереотип вроде «У нее муж — продюсер, зачем ее снимать?»

— Да, конечно! Точнее как: я никогда не страдала от недостатка работы. Но вдруг стала слышать фразы: «А нам сказали, что ты у Джаника занята». Где я у него занята-то? Разве что у плиты. (Смеется.) Если посмотреть наши фильмографии, то количество совместных проектов довольно скромное.

— Почему?

— Есть истории, где все совпало — там мы и сработались. Я не буду проситься в проект, где мне нет места, и он не позовет туда, где для меня нет роли. Мы же адекватные люди. При этом у нас есть яркие совместные проекты, например, «Крепость Бадабер», которая недавно получила премию АПКиТ как лучший телевизионный фильм. Сниматься меня позвал не Джаник, а другой продюсер. Джаник то ли не знал, то ли убедительно делал вид, что не в курсе. Мне показалось, он даже немного расстроился, узнав, что жену разведчика буду играть я. Он сам писал сценарий и, видимо, представлял героиню совсем иначе. Потом муж меня хвалил, радовался моей творческой победе, и я эту роль очень люблю.

— А в театре как ты себя чувствуешь?

— Я там как дома. Это не сразу произошло, но поработала с коллегами, мы сблизились, привязались друг к другу. Я была в декрете довольно долго, а в конце декабря вернулась и прямо перед Новым годом сыграла первый после перерыва спектакль «Три товарища». Продолжаю играть «Уроки сердца» Марины Брусникиной, спектакль долго не ставили в афишу, но недавно вернули. Я по нему очень скучала, даже дома все время вспоминала фразы оттуда.

— Материнство — здесь же многие крылья ломают.

— Да, и у меня бывают моменты отчаяния, но справляюсь. Когда дочек стало двое, полегчало. Я перестала с таким остервенением фокусироваться на одном ребенке, стала делить свой напор на двоих. Я часто бываю в Израиле, там шесть-восемь детей в семье — не редкость. И вот наблюдаю, как идет по улице мать, а за ней эти восемь детишек. И каждый чего-то от нее хочет. Упал, заболел, вырвало, просит конфет. А мама существует на какой-то своей генеральной линии. Это сложно описать, но она как локомотив, а малыши все за ней, как вагончики.

— Ты — дочь технарей, училась в физматшколе. Что, по-твоему, важнее — развивать в детях творческое начало или в точные науки погрузить?

— Не нужно делать ребенка хорошо зарабатывающим программистом, который будет всю жизнь несчастлив из-за того, что не стал нищим музыкантом. Например, в моей старшей дочери очень ярко выражено творческое начало. Однако развивать это я не считаю нужным — оно такое мощное, что если ему суждено бомбануть, то разовьется само по себе. Но при этом я хочу, чтобы она была начитанной, с цепким умом, хорошей памятью, разбиралась в искусстве, умела считать деньги. Я могу ей дать только большое количество инструментов. А влиять на то, кем станет твой ребенок, означает нажить себе врага.

— Хранишь ли ты до сих пор тот самый ключ от 217-й аудитории ВГИКа, который тебе подарили на выпуск?

— Лежит у меня до сих пор дома, в шкатулочке. Но ключ уже бесполезен — на дверях теперь электронные замки. Там вообще многое поменялось. Прежним остался лишь пароль «Я здесь училась» — по нему меня пускают до сих пор. Работает безотказно.