Предсмертная повесть была во многом автобиографической, эмоционально прожитой, пусть и в других «предлагаемых обстоятельствах».
Мечтающие о «Долгой счастливой жизни» герои Геннадия Шпаликова «шагали по Москве» от оттепели к застою. Категоричным, как резолюции цензоров, финалом кинодраматург, поэт, режиссер своих персонажей не припечатывал. Он оставлял им открытый всем ветрам финал с надеждой на то, что на смену заморозкам придет и теплая, милосердная пора. Сам он ее не дождался, сойдя с пути в роковые для гениев 37 лет.
Теперь его персонажи, даже те, кого при жизни автора не пускали на экран, с него не сходят. Шпаликов, сочинивший множество кинозаявок и сценариев, как режиссер сумел воплотить лишь один свой текст. Театр восполняет пробелы: на Малой сцене Театра наций режиссер Марина Брусникина поставила спектакль по неснятому фильму драматурга.
«Прыг-скок, обвалился потолок» вопреки названию не обрушивается на зрителя. Он медленно и вкрадчиво подступает к самому горлу, из которого в финале под аплодисменты вырывается беззвучный плач по чужим и далеким персонажам, в вечер спектакля ставшим родными и близкими. Эта предпоследняя, по сути, предсмертная киноповесть автора была во многом автобиографической, эмоционально прожитой, пусть и в других «предлагаемых обстоятельствах».
После его ухода из жизни остались жена и 11-летняя дочь, и зная этот факт, острее воспринимается сюжет, списанный из жизни среднестатистических Ивановых, Петровых или, как здесь, Сидоркиных. Впрочем, нет у Шпаликова усредненных, безликих, есть мечущиеся между крайностями, резкие к себе и ближним, простые люди трудной судьбы.
Муж, жена, дочь. Всем вместе тяжело, в разлуке – немыслимо. Но она настанет эта разлука. Из-за пустяка, семейной ссоры в тесной комнате, пропахшей перегаром в день получки. Жена, уставшая маяться на нескольких работах, из которых семейный быт – еще одно бремя «по совместительству», в сердцах вызовет милицию. Нетрезвый муж не проявит должного уважения к людям в погонах и отправится за решетку. В зарешеченном же быте будут биться отчаянные и отчаявшиеся сердца матери и дочери. Биться не в такт. И друг до друга не достучатся, и со временем не в ладу окажутся.
На дворе застойный 1974-й. Здесь он явлен без нарочитой стилизации, отдельными предметами и отголосками песен. Но привязка к конкретным временным координатам очень скоро исчезает, и зрители оказываются наедине с героями, которые вписываются и в наше время. Точнее, не вписываются в него, как не вписались в отведенный им автором временной отрезок.
Главный цвет спектакля – зеленый. Но глаз на нем не отдыхает. Это тот оттенок зеленого, которым красили подъезды и коридоры больниц. Он отличается от мягкого света лампы с зеленым абажуром, по которому тосковал Михаил Булгаков. Это цвет «зеленки», которой не залечить душевных ран. Он напоминает привычный сегодняшнему глазу «хромакей». На этом фоне воображение дорисовывает всю полноту обстановки, все детали: режиссерские ремарки и комментарии здесь озвучены.
По сути, этот киноспектакль решен привычным для Брусникиной образом – чтением прозы по ролям. Порой это создает дистанцию между героями, говорящими о себе в третьем лице, и публикой. Но в данном случае грань эта быстро стирается благодаря яркому актерскому ансамблю. Александра Урсуляк, Дарья Калмыкова, Артем Быстров и его сменщик Михаил Евланов словно перешагнули на сцену из черно-белого оттепельного кино. Они и нездешние, и родные, не играющие, а словно бы воскрешающие людей, чьи тени обитают где-то на пороге между сценой и залом.
Живое пространство сцены от эпизода к эпизоду трансформируется то в улицу, то в бассейн, то в комнату. То в бескрайнее море, по которому Александре Урсуляк, исполняющей роль дочери, придется плыть одной. Никакой травестии, ужимок, кривляний, актриса не играет ребенка, но воплощает образ, возможно, самого взрослого не по годам и осознанного персонажа. Ее мировосприятие не детское, но по-детски не замутненное, ясное. Да и авторской волей было явить двух самостоятельных, уверенных женщин. Вечный конфликт матери и дочери, затаенных обид и невысказанных чувств – все это умещается на небольшом пространстве сцены.
Один из символов и динамическая опора спектакля – трельяжи. Благодаря изобретательности и фантазии художника Полины Бахтиной, которую смело можно назвать соавтором спектакля, игра зеркал и предметов создает ощущение одновременно съемочного павильона и живого места действия. Одни и те же детали обретают несколько функциональных и художественных воплощений. Здесь каждый предмет не одну играет роль, подчиняясь времени и ситуациям, меняющим (пред)назначения людей и вещей, которые их окружают. Если монологи порой затягивают(ся), то этот пространственно-предметный мир не дает зрителю заскучать.
Тональность спектакля при всех его дивертисментах и трансформациях зимняя. Кажется, что герои никак не могут согреться и каждый ищет свой способ отыскать немного тепла: кто-то пьет, кто-то суетится, не видя жизни в этой бесконечной суматохе, кто-то стремится успеть за марширующей эпохой, дышащей страхом атомной войны, – развернутая ремарка о поведении в случае атомной угрозы озвучена и обыграна в спектакле.
«Чего-то я тебе главного не сказал… Забыл…» – говорит герой, сбежавший на несколько часов из заключения, чтобы перед Новым годом увидеть жену и дочь. Эта встреча напомнит им о том, что в привычной усталости друг от друга, от неустройства, от обманутых надежд они успели позабыть. «Животворящие слова» здесь не прозвучат, но отзовутся в сердце каждого зрителя. Не случайно в спектакле сохранен авторский голос – шпаликовские откровения здесь проступают между строк, между волн этой истории, накрывающей зрителя с головой.
В отличие от спектаклей, эксплуатирующих тему ностальгии по советскому быту, «Прыг-скок…» далек от сентиментальной тоски по былому. От тягостного быта к бытию – к «Долгой счастливой жизни» ведет спектакль. Это «долго и счастливо» воплощать, кажется, завещано нам. Выплывем ли в житейском море? История, завершающаяся плеском волн, не пытается учить и морализаторствовать и не вселяет пустых надежд. Она просто напоминает, что какими бы штормовыми ни были эти волны, плыть все-таки надо. Как сказал другой поэт (тоже ушедший в 37): «Плывёт. Куда ж нам плыть?» Ответ за нами.
Комментарии