Почему на «Наш класс» петербургского театра Fulсro едут со всей России

В Санкт-Петербурге набирает популярность театр Fulсro, основанный выпускниками мастерской Вениамина Фильштинского, учившего в свое время Константина Хабенского и Ксению Раппопорт. Среди талантов нового поколения уже есть восходящие звезды кино – Сергей Горошко («Майор Гром: Чумной Доктор») и Анна Завтур («Немцы»), однако громко курс заявил о себе в театре, выиграв в прошлом году «Золотой Софит». Высшая премия города впервые была присуждена студенческому проекту – и это тот редкий случай, когда речь не идет о кредите доверия. 

Планку артисты держат – на «Наш класс» по пьесе Тадеуша Слободзянека зрители приезжают со всей страны, а за билетами на интерактивные маршруты «Страх», «Ясность», «Сила» и «Старость» идет настоящая охота.

Новым местом силы для труппы стала территория бывшего завода имени Степана Разина – артисты сами оборудовали театральное пространство, меняющееся под их нужды. В отличие от маршрутов «Наш класс» выдержан в более традиционной стилистике. На сцене – таблички с именами реальных жертв погрома в польском Едвабне. В июле 1941 года, после отступления Красной Армии, поляки согнали местных евреев – своих соседей, друзей и родных – в овин, заперли его и подожгли.

Зверство настолько бесчеловечное, что поначалу поверить в его реальность не получается, однако все меняется за считаные минуты. Говорить о «Нашем классе», используя формулировки «прошлое оживает на глазах», по крайней мере вульгарно, но артистам действительно удается погрузить публику в закрытый, некогда уютный – в том числе за счет детского восприятия – мир дружных одноклассников, который регулярно сотрясают внешние ужасы. 

К концу первого акта хочется, чтобы все побыстрее закончилось – кажется, что дальше будет только хуже, хотя хуже некуда, а мир сжимается до одной точки, до голоса, звучащего со сцены. Лишь после приходит осознание того, как в этих всполохах ярости, агонии, отрицания и страха существуют актеры, понимая, что они будут переживать этот момент в каждом новом спектакле. Уводя за собой зрителя – без лишнего давления или ненужной патетики.

Финал первого – из долгих трех – акта с эмоциональной точки зрения не поддается определению. Это растянутое переживание, противоестественное, болезненное настолько, что ему сопротивляется само тело. Сидеть ровно не получается, дышать ровно не выходит. Слышать случайный смех в антракте странно – как вообще может существовать в мире, где происходит подобное, такая вещь, как смех?

После антракта накал страстей чуть спадает, но динамика не теряется, а герои не дают публике ни единого шанса отвлечься. Второй акт подходит к концу слишком быстро. В начале третьего неожиданно возникает парадоксальное желание, чтобы эта история заканчивалась.

Впрочем, после «Нашего класса» много чего не хочется. Не хочется говорить о спектакле фабульно. Не хочется перечислять, кто кого убил и подставил, чего лишился тот или иной человек, потому что это не выйдет сделать буднично, как было возможно каких-то три с половиной часа назад. Не хочется отмечать авторские находки, которые органично вплетаются в происходящее, или возраст актеров, говорящих, что им 60 или 80 лет, уверенных в своей правоте, ищущих спасения, обезумевших от страха или отчаяния. Не хочется рассуждать о психологии, механизмах замещения и историческом контексте, потому что все это далеко и неважно.

Зато близко – шелест народных песен, перерастающий в яростный грохот, сначала вызывающий желание зажмуриться, а потом возвращающий обратно. В реальность, где дышится, молчится и думается теперь абсолютно по-новому.