«Пасовать стыдно»: Военный корреспондент Дмитрий Кулько – о тонкостях опасной профессии

Победы на фронтах информационной войны сегодня имеют колоссальное значение. Наши журналисты не только рискуют своими жизнями ради того, чтобы рассказать о подвигах бойцов. В ход идут самые современные технологии, превращающие их репортажи в настоящее искусство. Именно за это получил премию Правительства РФ наш герой – военный корреспондент Первого канала Дмитрий Кулько, снимающий бесценную хронику событий в Донбассе с 2014 года.

Курсов военкоров, как известно, не существует. Где учились вы?

— Непосредственно в полях. У меня же даже журналистского образования нет – я по диплому инженер-строитель. Но с детства любил монтировать видео. Тогда не было еще соцсетей, где их можно было выкладывать, так что просто делал дома ролики для себя. И уже в Северо-Кавказском государственном техническом университете понял, что хочу этим заниматься, пошел на местный телеканал ГТРК «Ставрополье», позже меня взяли на федеральный Пятый канал, и, когда в 2014-м началось восстание Славянска, отправили туда. Никто не мог проехать, а я проскочил – дал взятку украинскому погранцу. (Смущенно смеется.) Так что эта война начиналась на моих глазах, и мы на ходу – так же, как, собственно, и ополченцы – учились пониманию военного дела, разбирали калибры, изучали виды орудий… Ну и техника безопасности также по ходу вырабатывалась – на ошибках чужих и своих.

То есть вы там буквально с первых дней?

Да, в 2014–2015 годах я активно работал – примерно так же, как сейчас, то есть практически не выезжая из командировки. Снимал все события: сначала всю блокаду в Славянске, вырвались оттуда, дальше Иловайский и Дебальцевский котлы, аэропорт… Когда началась СВО, я уже четыре года работал на Первом канале, меня тут же отправили в Донбасс, и с тех пор я оттуда фактически не выезжаю. У нас ротация сейчас примерно два месяца через два – у нас тыловая база в Луганске. Оттуда гоняем – Кременная, Артемовск, Спорное. И так же коллеги работают по другим направлениям. Кто в Донецке, кто в Мелитополе. Так что год я в зоне боевых действий уже точно отработал.

Военкор может себе позволить четко обозначенную позицию или он должен стараться сохранять беспристрастность?

— Снимая военные репортажи, невозможно оставаться в стороне – я это понял еще в 2014 году. Когда видишь, что вот оттуда летят снаряды, которые убили целую семью, приезжаешь на похороны ребенка (это вообще самое тяжелое, что есть в нашей работе!) – как ты можешь быть беспристрастным? Мы же не зеркало, которое просто отражает происходящее. Мы постоянно сталкиваемся с человеческой трагедией. Это не может не трогать, все мы люди. Я восемь лет ждал, когда начнется СВО, и не понимал, как она может не начаться, когда происходит такая беда.

Что изменилось в вашей работе за это время?

— Каждая командировка не похожа на предыдущую. Становится все опаснее, оружие все точнее. Сейчас вот, например, появилось много FPV-дронов – это вообще оружие one shot one kill. Всякий раз мы заезжаем и видим на дороге новую сгоревшую машину, по которой бил дрон-камикадзе. И это сигнал к тому, что надо по-новому действовать. Заезжать надо «по-серому», только утром: даже вечером дроны еще могут различать сигнатуры. Когда-то давно было такое правило: на съемки – не больше получаса. Но ни разу в жизни у меня не получалось его выдержать. Постоянно обстановка меняется, и ты можешь зависнуть на куда большее время, чем планировалось. Такой хаос, в котором ты ориентируешься, полагаясь только на себя.

Дроны изменили все – причем и для солдат, и для репортеров…

— С их появлением поле боя стало зримым для командиров. Любое оружие превращается в снайперскую винтовку. Если раньше миномет накрывал по площадям, то сегодня уже с третьей мины он может попасть точно в окоп. Но для нас это в первую очередь кадры, на которых мы можем увидеть все, по сути, в прямом эфире и рассказать об этом. У нас всегда есть объективная правда войны – неподдельные кадры, на которых запечатлены и подвиги, и преступления.

Чем еще вы пользуетесь в работе?

— Мы стали активно использовать экшен-камеры, которые снимают на 360 градусов вокруг себя. Расставляем их везде, чтобы показать работу всего военного ансамбля, практически всего вооружения, которое участвует в том или ином бою: как работает артиллерия, минометы, танки, пехота, АГС. Наша съемочная группа обязательно делится на части, потому что в тактику боя нас никто не посвящает, и нужно на ходу, иногда рискуя жизнью, устанавливать камеру в другой точке. И все равно ты должен сам находиться там, на передовой, снимать все на классическую камеру, чтобы зритель чувствовал и понимал, что происходит. Ну и, находясь там, записать интервью, узнать истории бойцов и рассказать в деталях о том, как они выполняют свой долг, свою мужскую работу.

А сколько человек в вашей команде?

— Классическая новостная группа – это три человека: корреспондент, оператор и звукооператор. Но у меня звукооператор давно превратился во второго оператора, а я в третьего. Мы все делаем вместе — и снимаем, и общаемся с ребятами. Бойцы для нас – давно уже не просто герои репортажей. Это наши друзья, с которыми мы постоянно поддерживаем связь.

Вы получили две журналистские премии. И первую, которую вручал Михаил Мишустин, – за создание нового стандарта военного репортажа. Это как раз то, о чем вы рассказываете?

Да, речь о многокамерной съемке. Что такое был военный репортаж раньше? Могли с плеча снять, как танк выезжает. Иногда, если повезет, находили точку и показывали, как он работает. А сегодня мы можем увидеть и показать все: как танк поехал, кого поразил, для чего он это делал, насколько это важно тактически. Видишь бой с разных точек. Вот наблюдательный пункт, ты снимаешь командира, как он это видит сверху. Ты слышишь переговоры с танком. Война стала понятнее, что ли. Можно разобрать ее на детали. Такого мы не могли себе вообразить даже год назад.

И что, никто в мире больше так не снимает?

— Безусловно, экшен-камеры используют, в том числе и те, что работают на 360 градусов. Но вот именно с такой целью – чтобы так подробно разбирать бой – никто. Такое можно увидеть только на Первом канале.

А сколько всего камер вы задействуете?

— У нас больше десяти камер, но не со всех удается получить картинку. Главная сложность – с пехотой. Бывает, что боец с экшен-камерой на каске выходит на нулевую точку, отсиживается и ждет удобного момента, а когда тот настает, запись прекращается, потому что таких устройств хватает где-то на час съемки.

Как бы вы сформулировали свою главную задачу как военкора?

— Показать отвагу бойцов, силу духа, с которой они идут вперед. Показать, что все разговоры о том, что современные люди не способны на те подвиги, что совершались в Великую Отечественную войну, – чушь собачья. Сегодня ребята проявляют героизм на всей линии фронта в полторы тысячи километров. Все, что мы можем, – прийти в какой-то ее сектор и это задокументировать, притом что подобное происходит ежеминутно и повсеместно. Вот мы с вами разговариваем, а там сейчас идут бои.

Ваш фильм об этом?

У нас вообще не было задачи снять фильм, мы просто снимали репортажи, а потом в какой-то момент поняли, что из них можем проследить историю бойцов, проанализировать, как война изменилась, как эти люди изменились внутри — как из самых простых ребят, которыми они были в начале СВО, получились первоклассные воины. Этот фильм помог мне почувствовать, что наша работа действительно важна. Я до СВО не так много чего снял, чем можно было гордиться – всегда очень самокритично к себе отношусь, а здесь понимаешь, как круто, что я там был и это все снял. И ребятам приятно, и их родным, и вообще, нужное дело, конечно!

Говорят, историю пишут победители. Как думаете, благодаря вашей хронике люди на Западе прозреют и узнают, что на самом деле происходит на Украине?

— Я уверен, что нам не удастся переубедить весь западный мир, который уже много лет потребляет однобокую пропаганду. Они историю Второй мировой переписали, а с современными войнами еще сложнее. Мне кажется, нужно просто эту ситуацию принять и понять, что нам надо знать историю нашей страны и поверять свою совесть подвигами наших дедов и сегодняшних героев СВО, не сильно задумываясь о том, что о нас думают в Лондоне или еще где-то.

Не укладывается в голове, как можно столько лет жить в условиях войны…

— Так устроена психика человека – мы ко всему привыкаем. Даже если военный человек на пару недель уезжает отдохнуть, когда возвращается, ему вновь сильно страшно: опять кажется, все, что взрывается, это в тебя метят, все пули в тебя летят… Потом понимаешь, что не в тебя, а затем приходишь к тому, что, даже в прямом огне ты можешь выжить, если правильно действовать, если будет укрытие. Все вокруг может взрываться, а ты при этом не просто спасся, а еще и задачу свою выполнил. И со временем расслабляешься и привыкаешь, и это работает и у журналистов, и у гражданских.

Не страшно только сумасшедшим. А как это чувство трансформируется и как с ним бороться?

— Иногда охватывает просто животный страх. Особенно когда противник целенаправленно бьет по тому месту, где ты сидишь, и понимаешь, что выйти нет никакой возможности. В такие моменты лучше всего концентрироваться на своей задаче. Как и военные, которым нужно идти на штурм и которым тоже жутко страшно. Они расписывают все поэтапно: дойду вот сюда, буду работать из этой точки, оттуда будет стрелять пулемет, я кину гранату, и так мы выполним задачу. У нас точно такая же схема. В моменте может сковать страх, но помогает мысль, что пасовать стремно: ты уже здесь, рядом твои друзья, и нельзя трусить перед ними, надо действовать.

А что с переключением в режим мирной жизни?

— Раньше нужно было какое-то время, чтобы привыкнуть, сейчас уже нет. Мы домой на машине едем и приезжаем обычно за полночь. И когда вижу ночную столицу с ее огнями, в эту же секунду я уже в режиме Москвы. Тем более что за время командировки много дел накапливается гражданских, которые надо решить. Еще и встретиться со всеми успеть. В это погружаешься с головой, и все. У бойцов точно так же.

Рецепт, как свыкнуться с тем, что гибнут твои товарищи, у вас есть?

—Это, увы, невозможно. Снимаем про парня репортаж, и в следующем же штурме он погибает. Это всегда очень тяжело. А сколько не стало людей, с которыми мы дружили, разговаривали, ночевали вместе, переписывались… Когда снимаешь репортажи в такой мясорубке, как, например, Клещеевка, то, конечно, знаешь много людей, которые погибли.

А такие истории, как убийство вашего коллеги Владлена Татарского в Питере, пугают или еще больше мотивируют?

Это убийство в очередной раз показало, против кого идет война. Убивать журналистов в тылу – это методы террористов. И нет, это не пугает. Меня периодически пытаются кошмарить – звонят, пишут, дверь одной квартиры, в которой я раньше жил, разрисовали какими-то пентаграммами. Но меня таким не проймешь. Мне, конечно, проще, чем другим. Мне не за кого бояться – я не женат и детей у меня нет.

Вы много общаетесь с солдатами и офицерами. Чем они отличаются от людей, живущих мирной жизнью?

— Война как комбайн, который перемалывает человека, и на поверхность выходят самые базовые вещи, все чувства оголяются. Ты острее понимаешь, насколько важна верность, дружба, любовь, что такое хорошо и плохо. И боевые действия, как ни странно, у людей выносят на передний план все самое лучшее. Там понимаешь, как прожить жизнь по-человечески.

Думали, чем займетесь, когда все закончится?

— Я репортер, всегда хотел им быть и люблю свою профессию, так что продолжу работать. Мы же даже во время ротации в Москве снимаем какие-то мирные репортажи. Конечно, кому-то будет странно видеть меня без бронежилета, но ничего, привыкнут… (Смеется.)