Катерина Шпица: «Я не грустная, просто умная»

— Мы никак не могли встретиться, потому что ты переезжала…

— Да. Трудоемкий процесс, занимает много времени.

— Откуда и куда? А главное, зачем?

— Хозяин квартиры, которую я снимала последние годы, планировал остаться еще на пять лет в дипломатической командировке, но в силу обстоятельств должен будет скоро вернуться с семьей в Москву. Он предупредил меня заблаговременно, но я буквально на следующий день после нашего разговора в моем же подъезде нашла квартиру, которая сдавалась срочно, и надо было успеть ее перехватить.

— Много переездов в жизни было?

— Конечно. Первый, самый важный, в 1998 году из Республики Коми в Пермь. Потом, в 2004-м, в Москву, и здесь я уже много перемещалась по съемным квартирам, пока не поселилась в небольшой собственной квартирке у метро «Аэропорт». Там мы жили, пока моему сыну Герману не исполнилось два года. Стало тесновато, и мы переехали в большую съемную, а свою я сдала. Тогда же ко мне из Перми перебрались родители, и мы прожили большой семьей под одной крышей больше трех лет. Теперь пришло время каждой хозяйке обрести свою кухню, и мы разъезжаемся. В моей же квартире за это время успели пожить три пары. Они заводили детей — в моей квартире все беременеют (улыбается) — и так же, как мы, съезжали, когда дети уже чуть подрастали и стремительным малышам уже не хватало взлетной полосы малюсенького коридора.

— Может, пора с кочевым образом артистки завязывать?

— Жилье ведь ни при чем. Я кочую только по долгу работы.

— А как же ощущение дома?

— Я умею создавать уют в любом месте обитания. Если же говорить про некий возрастной рубеж, когда хочется спокойствия в профессии, то надеюсь, такой момент не наступит. Даже второй ребенок, уверена, не подрежет крылья. На них же и полетит.

— А в работе ты такая же бесконфликтная или, наоборот, сложная?

— Я замечаю, что конфликтными часто называют людей, которые просто называют вещи своими именами. Вот, например, была у меня аховая ситуация. Закончили кино, в котором я снималась, будучи блондинкой. Но спустя почти год пришлось доснять и переснять несколько сцен. Я к тому моменту уже вернула свой цвет и была заявлена так в текущей картине, поэтому пришлось заняться изготовлением парика. Прежнего художника по гриму к работе не привлекли. Делал все независимый постижер по скриншоту, и меня ни разу не пригласили на примерку. Когда прямо в день съемки я увидела, что получилось, мне стало физически нехорошо: парик был в два раза гуще моих волос, длиннее и неподходящего оттенка. Позвала в грим-вагон режиссера, сообщили оперативно продюсеру, и новые гримеры — памятник им поставить — на коленке выстригли парик, тонировали спиртовыми красками, чтобы он стал хоть чуточку похож на то, что было. Позже мой агент передала мне, что продюсеру донесли, будто я после съемочного дня от злости в сердцах порвала парик! Хотя при трех свидетелях он был аккуратно снят и сдан. Вот как можно такое выдумать и зачем?! В тот раз я в очередной раз убедилась: как только ты неосторожно и недостаточно деликатно указываешь человеку с уязвленным самолюбием на его некомпетентность, он вряд ли уже отзовется о тебе хорошо.

— Часто злословят за спиной?

— Помню, был слух, что я во время съемок закрылась с режиссером в вагончике в понятных целях. Ну не знаю, у меня на такое в процессе съемок нет времени, да элементарно — сил. А жаль.

— Проекты, в которых ты участвуешь, — это высокое искусство?

— Для меня высокое искусство — это нечто, доступное для понимания лишь единицам. Редкая драгоценность. И нет столько материала, чтобы хватило на всех жаждущих сняться в таком кино артистов. Я смотрю правде в глаза: на данный момент я в авторском кино не реализована. При этом я люблю зрительское кино, ведь это прекрасно: пробуждать в людях пусть простые, но очень теплые чувства. Но что делать со своей внутренней сложностью, которой не с каждым поделишься? С меня намного меньше требуют, чем я могу, и шкур сдирают не столько, сколько с меня можно содрать.

— У тебя есть этому объяснение?

— Это сложно: познать, в чем алхимия универсальности и стабильной успешности. Актерство, с одной стороны — ремесло, с другой — искусство. Ремесло и искусство при лучших исходных данных сливаются и становятся чрезвычайно сложным синтезом призвания и труда, которым ты кормишь себя и семью. Может, я заложница амплуа или моложавой внешности, может, это особенности моего пути…

— «Огни притона» был тем самым авторским фильмом, с которого стоило начинать?

— Так я с него и начала! Прекрасная картина, моя любимая роль, но, видишь, как получилось: он был снят в 2008 году, а вышел только в 2011-м. У меня за это время уже сложилась определенная актерская судьба и реноме. Следом я снялась в «Метро», и пошли коммерческие работы. Но в последнее время, кажется, наблюдается сдвиг в сторону заветного кино.

— Вроде латвийского фильма «То, что никто не видит»? Снят давно, даже участвовал пару лет назад в ММКФ.

— Долгий и мучительный релиз.

— Очередная попытка уйти из мейнстрима?

— У слова «очередная» какой-то неприятный оттенок безнадежности. Да и не хочу я уходить из мейнстрима. Я хочу сидеть на двух стульях. Это вопрос шпагата. (Смеется.) Данный фильм — классная возможность сняться у интересного, думающего молодого режиссера с прекрасным партнером. Я болею за таких людей. Поэтому, когда понадобилось, под свое имя сделала краудфандинг на planeta.ru, чтобы закончить фильм.

— Почему тебе захотелось впрячься в это?

— Мне понравилась идея фильма. Он очень необычный. Фильм-поиск, фильм-размышление о доверии, об одиночестве. Я с удовольствием работаю с дебютантами. Магическое ощущение — видеть, как на твоих глазах рождается режиссер. В этом году на ММКФ у меня был показ фильма — «Молодое вино» Петра Олевского. Еще один дебютант на моем творческом пути, который задается очень любопытными вопросами.

— Может, надо внешность менять, типаж, чтобы не только блокбастеры предлагали?

— А что я могла бы изменить, даже если бы хотела? Цвет волос я уже меняла и потом пыталась с ним пожить. Выхлопа мало. Налысо побриться ради роли? Да легко! Увеличить грудь? Бюстгальтер в помощь. Рост мне уже не изменить, а самое главное, глаза как отражение души, личности — не вынешь. А еще я не буду бежать не на свой поезд. Сходила недавно на пробы. По синопсису героиня — мать двух подростков 12 и 14 лет. Ну куда мне? Я отдаю себе отчет в том, что у меня субтильная внешность и миловидное лицо, которое, кстати, мало что говорит о силе характера. Разумный продюсер скажет: как она будет смотреться рядом со своей экранной дочерью, которую сама может сыграть при определенном усилии гримеров? Ничего, будут роли, которые не зависят от внешности.

— В театре та же схема?
— Полагаю, театр — моя ближайшая перспектива более глубокой самореализации. В театре нет крупных планов, я долго могу оставаться в героинях. С удовольствием сейчас играю Джульетту в Театре Булгакова у Сергея Алдонина в «Ромео и Джульетте» и Друзиллу в «Калигуле» МГТ, читаю стихи с Анатолием Белым. Что поменять в себе, чтобы поменять что-то в кино, не знаю.

— А завести протекцию можно?

— Не мой случай. У меня никогда не было никакой протекции. Какой я камень по ценности, покажет время, но огранка моя — только собственный труд.

— В съемке для «КиноРепортера» у тебя два образа: нежная и роковая. Какой образ тебе ближе?

— Пожалуй, в пиджаке на голое тело.

— Смелый образ…

— Ага, встала грудью на защиту профессии. (Смеется.) Вообще, заметила, что проект за проектом раздеваюсь. В «Крымском мосту» Тигран Кеосаян очень хотел сделать крупный план ню. За этот кадр с голой грудью в родной Перми мне даже присудили антипремию «Ржавый бублик». Я вас умоляю! От этого ни моя грудь, ни я как актриса не стали хуже, а решение режиссера — есть решение режиссера. Дальше: в недавнем «Молодом вине», в сериале «Казанова» для Первого… Столько, сколько мы целовались в кадре с Антоном Хабаровым, мне не выпадало, кажется, за всю мою киножизнь. Тело — это актерский инструмент, но важно, чтобы обнаженка была художественно оправдана!

— А в детстве кто был авторитетом для тебя?

— Точно не медийные люди. Родители, учителя, сверстники, которых я уважала за глубину личности и тип мышления. Но я — за независимость. У меня нет проблем с самооценкой, и я очень не люблю сравнения. Даже если это самая красивая актриса всех времен и народов. Я хочу быть собой. Да и моего ребенка не позволяю сравнивать с кем-либо. Я всегда прошу: «Пожалуйста, не надо, у него свой ритм развития». Я всегда за самобытность и оригинальность.

— Если судить по соцсетям, не самая популярная позиция…

— Соцсети — отдельная тема. Мне стало настолько претить суждение по внешности, что когда мне пишут в инстаграме «Ой, какая няшка», сразу блокирую. Няшка! Что за слово такое?! Некоторые подписчики всерьез высказывают претензии, что перестали видеть во мне «ту милую девочку». Товарищи, мне скоро 34! У меня 7-летний сын и большая социальная ответственность. Размещаю, например, один из своих портретов, где я спокойная или насладившаяся увиденным, прочитанным, прожитым. Только ленивый «провидец» не напишет: «Катерина, вы такая грустная. У вас все хорошо?» Эти беспочвенные предположения меня умиляют, а раньше раздражали, я расстраивалась, потому что люди не видят того, что глубже. Раз и навсегда отвечаю всем психоаналитикам-любителям и сочувствующим: «Я не грустная — я просто умная». И да! Я счастливая.