Иван Янковский: «Себя я никогда не играл»

Лауреат двух «Золотых орлов» и обладатель премии «КиноРепортера» «Событие года», Иван Янковский уже вписал свое имя в историю отечественного кино. Хотя, отметив недавно 30-летие, признался, что знаковая роль еще впереди. Зато у него есть сногсшибательное обаяние (это семейное) и, главное, талант (тоже фамильный).

Как тебе вообще 2020-й?

— Поразительно, как неожиданно и быстро у всех изменилась жизнь и даже зачастую личность. Но я бы не сказал, что мне грустно или тяжело. Интересно — более правильное слово. Конечно, я не чувствую себя во всем этом привычно, но наблюдать, как мы это все проживаем, — прикольно.

Кажется, этот год подарил тебе невероятное количество работы.

— Да, хотя не буду гневить Бога — на количество работы никогда не жаловался. Делаю то, что мне нравится, работаю, с кем хочу, выбираю материал, который интересен. Сейчас, к примеру, у Алексея Сидорова в картине «Чемпион мира» играю гроссмейстера Анатолия Карпова, и для меня это огромная удача. Я погружаюсь в тему, которая была мне доселе не знакома, — шахматы, дебюты, эндшпили, цейтноты.

«Ход королевы» смотрел?

— Конечно, сразу, как только он вышел. Дикое удовольствие получил!

Насколько нужно погрузиться в шахматы, чтобы сыграть чемпиона мира?

— Это дело жизни — быть шахматистом. Настоящие игроки живут с доской в голове, думают на несколько ходов вперед за себя и соперника. Я учу партии под руководством нашего консультанта, шахматного историка Дмитрия Олейникова. Еще мне на первых порах помогал Даниил Дубов — чемпион по быстрым шахматам, один из лучших игроков мира. Но мы снимаем не столько фильм о шахматах и байопик, сколько историю человека, способного победить, возвыситься над обстоятельствами и оказываемым на него давлением. Это история характера и его закалки.

С Карповым встречался?

— Мне надо было условно получить его благословение. Чтобы мы посмотрели друг другу в глаза, обрели взаимное доверие. Чтобы я увидел, что он человек, и он понял, что я не идиот какой-то. Задачу быть стопроцентно похожим на реального человека я перед собой не ставил. Я старался передать образ мыслей, характер, его внешнее спокойствие при бушующем внутри урагане. Поначалу пытался залезть Анатолию Евгеньевичу в голову — понять, как он мыслит. Но он быстро это понял и мои попытки заблокировал. Он много рассказывал полезного. Как ему помог глава Шахматной федерации СССР, летчик-космонавт Виталий Иванович Севастьянов, как и почему он проигрывал партии…

Что для тебя счастье?

— Может, в том, чтобы сниматься в кино? Нет, скорее счастье — когда близкие здоровы, улыбаются, гордятся тобой, живут. Счастье — когда есть люди, которые могут тебе позвонить, а ты можешь позвонить им. Сейчас это кажется таким обычным делом, но время быстро движется вперед. Чем быстрее оно идет, тем больше ощущение, что ты не успеваешь. Скоро и я буду человеком, который тыкает в экран монитора или телефона, не понимая, как с ним обращаться. Так что счастье — это еще и возможность встречаться с теми, кто тебе дорог, что особенно остро мы все ощутили на карантине. Опять же, профессиональное счастье играть персонажей, совершенно не похожих на меня. Себя-то я никогда не играл. Ни про одну из моих ролей нельзя сказать: вот это точно я.

Павел Лунгин про твоего Германна из «Дамы пик» говорил: «Это Ваня!»

— Это потому, что я ему так сказал перед пробами. Он не мог никак актера найти, а я прочитал сценарий и завил, что это реально я. Мне казалось, что моя жадность до хорошего материала, до хороших ролей похожа на желание Андрея/Германа петь на сцене и быть гениальным солистом Большого театра. А в «Огне», который скоро выходит, мне была интересна такая атрофированная версия современного молодого мальчика, еще зеленого — из тех, что любят покрасоваться перед девочками и тусоваться на лавочках под музыку. Он такой взрослый, классный, хозяин жизни, но лишь поначалу. И проходит такой путь, что к финалу обретает нормальное человеческое лицо, уже осмысленное.

Зрелищное кино получилось?

— Потрясающее! На заводе под Питером на платформе выстроили огромную декорацию леса. Пиротехники нажимали кнопку, крутили какой-то диск — и все горело. Потом чуть водой обмывали, чтобы пропал дым, опять крутили — все полыхало пуще прежнего. Очень масштабный киноэксперимент. А партнеры у меня какие! И Ромка Курцын, и Тоша Богданов и, конечно, Хабенский Константин Юрьевич — огромное счастье было с ним познакомиться и поработать.

При всем многообразии сыгранных образов есть ощущение, что ты пока не нашел свое место в кино, нет знаковой роли.

— Может, это и хорошо? Знаковые и качественные — это ведь разные вещи. Для меня это такая мечта лицедейства, когда ты не тащишь приклеившийся к тебе ярлык из одной работы в другую. Хотя если лет через тридцать упорной работы мне скажут, что нет знаковых ролей, — может, и будет обидно. Для меня важен сам акт, задачи не сходить с экранов или висеть на рекламных баннерах у меня никогда не было. Вот Юрий Дудь в интервью с Алексеем Серебряковым сказал, что зритель любит его за то, что может себя с ним ассоциировать. И я подумал: как зритель себя ассоциирует со мной? Никак! Я не пьющий человек. Вроде нормально выгляжу, воспитан, спокоен. Про меня не прочтешь, что я дебоширил или, например, мастурбировал. Но мне это и не нужно, у меня другое мышление. Я спокойно развиваюсь.

Какую свою роль ты бы порекомендовал посмотреть человеку, который тебя не знает?

— Никакую! Сам редко смотрю фильмы со своим участием, иногда вынужденно, потому что надо озвучивать. Я всегда неудовлетворен и критически отношусь к себе, как и любой нормальный артист, не влюбленный в себя.

Перестал быть похожим на Германа?

— Нет, у меня все еще есть это страстное желание, чтобы все двигалось. Другое дело, что я ничего с этим желанием не могу сделать, пока сам не начну предлагать зрителю на суд свой продукт.

Как режиссер?

Да, мы с моим другом, режиссером Денисом Виленкиным, как раз занимаемся кое-чем сейчас. Я был бы рад кому-нибудь привить хороший вкус. Для меня важно быть известным не количеством работ, а качеством. Я бы хотел, чтобы меня обсуждали в этом ключе. Хотя я вообще не тот человек, который слушает, что о нем говорят. Мне, наоборот, некомфортно — я достаточно интровертен. Мне очень хорошо в своем мире.

Кстати, тебе не обидно, что в «Тексте» столько тем и смыслов, а все говорят только про вашу сцену с Кристиной Асмус?

— Мы знали, что так и будет! Знали, на что идем. Что удивляться — зрителю интересно, как капитан футбольной сборной дрочит. И все обсуждают. Я не понимаю, почему так. Когда во Франции «Необратимость» Гаспара Ноэ выходила, там сцена в переходе тоже была шокирующей, но все только радовались — как смело, как здорово.

Твой дед Олег Иванович Янковский был символом интеллигентности на экране. А что сейчас с этим понятием?

— Ничего, нет его. Даже нет такого вектора развития. Это перестало быть ценным. Интеллигентность, как писал кто-то из великих, сродни постоянному чувству вины. Когда тебе неудобно за то, что происходит. Даже за соседей, которые не вынесли мусор с лестничной площадки.

Что вытеснило интеллигентность?

— Идиотизм. Простота. Жизнь настолько упростилась, что ты перестаешь развиваться. То, что мы сами выпускаем, за что боремся, за что стоим в очередях с утра, — то и губит. Происходит подмена ценностей: комфорт превалирует над саморазвитием. Как Рэй Брэдбери сказал: «Человечеству дали возможность бороздить космос, но оно хочет заниматься потреблением: пить пиво и смотреть сериалы».

А ты чувствуешь цикличность времени на примере своей семьи?

— Конечно. Очень многое повторяется со мной, что случалось с отцом, мамой, а чуть ранее — наверное, и с дедом. Вот у меня есть ощущение, что у нас все время дома одна и та же собака. Одна умирает — мы берем новую. Но это все та же, хотя даже порода другая. Я смотрю ей в глаза и вижу в ней ту собаку, прошлую. Эта душа, которая, как мне кажется, сроднилась со мной, с моей семьей, — она возвращается.

У тебя сочетаются юношеские идеалы, надежды и то, что с тобой происходит?

— Я легко открещиваюсь от желаний и ожиданий. Стал очень каббалистически жить: что дают — беру. Куда советуют не ходить — не лезу. То, что мое, все равно ко мне возвращается. С фильмом про Карпова нас сначала что-то отодвинуло друг от друга, а потом сдвинуло опять. Вроде не выходило, но в итоге его играю я. На меня там — (показывает наверх) — определенный план.

Говорят, ты был ершистым подростком…

— Был. Врал, чтобы прогулять школу и пойти в кино, — ходил на «Что скрывает ложь», «Звездные войны». Хитро вставал утром пораньше и смотрел «Хищника». Нельзя было — возрастной рейтинг, много крови — а я все равно смотрел. Для меня это все было игрой — смогут ли меня разгадать, поймать на лжи? Я все время был в состоянии игры, дуэли с кем-то — с родителями и с их представлениями обо мне.

С чего началось твое киноманство?

— С поездки в США в 2000-м. Мне было десять, я увидел кинематограф совсем с новой для себя стороны. Первым делом меня свозили в парк аттракционов студии Universal. Там был динозавр, и я спросил, что это. Мне сказали, что есть такой фильм — «Парк Юрского периода». Я решил, что надо обязательно посмотреть. Потом увидел другой аттракцион — и узнал, что он посвящен фильму «Водный мир». Затем увидел акулу из «Челюстей»… Меня первые годы жизни воспитывали бабушка и дедушка по маминой линии. Они мне всячески прививали стремление делать хорошо, чем бы я ни занимался. Если играю в теннис, то должен выигрывать. И я выигрывал, даже в юниорском турнире в Лос-Анджелесе победил. Если учишь математику, то должен хорошо ее знать, — правда, с этим не вышло. И с кино та же история. Я понял, что его надо смотреть и знать, если хочешь им заниматься. Каждое лето я ездил в Америку, оставался в лагерях на смену-две, учил язык, катался на роликах, смотрел фильмы. А еще покупал газету L.A. Times и читал страничку с кино — там были постеры, рецензии, очень красиво все оформлено. Позже стал читать о кино в интернете — Deadline, Variety, The Hollywood Reporter, IndieWire. Мне и сегодня это все интересно с точки зрения устройства индустрии, процесса кинопроизводства, форматов кино — как его делают, сколько тратят, кто снимается и снимает.

А в Москве ты учился в международной киношколе. В чем была специфика обучения?

— Нас готовили к тому, что жизнь разносторонняя, сталкивали детское восприятие с реальностью, взрослыми вопросами. В экспедиции в Южной Африке мы снимали документальное кино про больных детей, на Соловках облагораживали братские могилы… Причем поступал я на актера, но меня не взяли. На собеседовании задали вопрос в духе «Что такое актер?», а я какую-то чушь ответил. Так я и оказался в режиссерской мастерской и полюбил своего мастера Ольгу Алексеевну Керзину. В другую мастерскую уже и не хотелось.

А потом дважды поступал в ГИТИС.

— В ГИТИС я перепоступал. Год отучился у Владимира Андреева — царствие ему небесное, — а потом перешел к Сергею Женовачу. Там мастерская была актерско-режиссерская, я был в актерской группе, но с режиссерами мы тесно сотрудничали. Сергея Васильевича я люблю и очень благодарен ему: у него я прошел настоящую школу правды, он заставил меня прийти к самому себе. Не быть кем-то, не казаться, а являться тем, кто я есть на самом деле. Не бояться своих проявлений, своих недочетов, недостатков и ценить себя. На самом деле я всегда хотел быть артистом и вот им стал. А кто знает, что будет в будущем? Наверное, получив еще опыта, я буду передавать его другим актерам. Но надо еще подкопить этот опыт. Так что я хоть и плыву по течению, но точно знаю, что у него верное направление.