Иван Охлобыстин: «Режиссура стоила бы мне сердечного приступа или самоубийства»

— Почему, по вашему мнению, в те времена именно c Ростова начала разрастаться до невероятных размеров преступность и бандитизм?

— На тот момент там сводились все торговые пути. Разумеется, где много добра, и где политическая ситуация неясна, всегда появляются много очагов преступного мира. Это был крупный город, и там еще была самая большая областная тюрьма. Потом в нем стало еще больше оружия, которое вернули с Первой мировой… И начался хаос. Это стало очень невыгодно республике. Наш любимый Дзержинский, который все время мерз, а мерз он, кстати, потому что был кокаинист. Его всегда трясло. Это исторический факт. Он был не самый решительный чувак на свете, но был фартовый и смекалистый. Решил вопрос ростовской преступности он так: послал туда своего человека, который нанял из преступного мира коммуниста (люди же перековывались, верили же они в общее счастье), Козаря, которого как раз играет мой крестник Артур Смолянинов, и тот подобрал из разных людей себе в команду, начал довольно успешную борьбу с преступным миром. Я в этой истории играю рецидивиста по кличке Котелок — главаря одной из самых лютых банд Ростова.

— У вас получился весьма харизматичный злодей.

— Мне тоже он понравился. Многогранный получился образ. С одной стороны, он человек набожный, что выясняется в одной из сцен, но с другой — довольно дикий дядька, пижон с хромированным пистолетом, выкалывающий ножом глаза cвоим жертвам. Странное, кстати, изуверство. Не могу вспомнить злодея, кто так бы делал. И кстати мне еще показалась интересной задумка, что мой персонаж единственный бандюган из всех остальных, который грабит и убивает исключительно днем. Но я, кстати, так и не выяснил у режиссера Павла Дроздова, почему он это делает только при свете дня…Может быть для того, чтобы все видели и знали его в лицо. Беспределил специально.

— Вы как-то сказали, что мотивацией для поступления на режиссерский во ВГИК для вас было желание «пить шампанское и окружать себя красивыми женщинами». Цель была достигнута?

— Вообще, я и тогда выделывался, и цели достиг, и благополучно от нее избавился. Сейчас я уже человек семейный.

— Говорят, в студенческие годы у вас была репутация «очень странного парня». В чем это проявлялось?

Ходили такие слухи, да, но, мне кажется, они сильно преувеличены. Я был не в большей мере странный, чем и все остальные. Наверное, моя странность заключалась в том, что у меня был друг Петя Рыбин и подруга Ольга Грекова. Коллектив, наша мастерская творческая. Мы жили в общаге и беспрерывно что-то делали, редко, кстати, веселились — больше работали, увлеченные Тарковским и Шукшиным, хотели творить. Для нас были не деньги важны, даже девчонки были на втором плане. Может быть поэтому в глазах однокурсников я выглядел каким-то чудиком. Или может быть потому-что как панк одевался в то время. Я же родился в Тушино. И даже сейчас иногда говорю, что нам ли, Тушинским панкам, бояться бедности? И бедность пережили, и богатство переживем. Хотя мои дети сейчас меня корят, что я плохо одеваюсь. «Ты, — говорят, — одеваешься случайно. С закрытыми глазами». Я говорю: «Я большую часть жизни посвятил борьбе именно за право одеваться с закрытыми глазами, чтобы не думать о том, как я выгляжу». Вот это мой выбор, моя свобода.

— В 90-е вы были популярны как сценарист не меньше, чем как актер. Активно пишете и сейчас. А почему единственной вашей полнометражной режиссерской работой остался «Арбитр», снятый в 1992 году?

— После окончания съемок понял, что я не режиссер по одной простой причине: мне тяжелы вот эти обязанности организатора. Они меня тяготят. В принципе, я могу организовать фильм, но мне будет стоить это или сердечного приступа, или самоубийства, потому что мне захочется довести все до точности, а это невозможно по многим причинам. Нет у меня этого административного таланта. Он может и есть, но он в отрицательных, в теневых сторонах моей личности. Я снял «Арбитра», перекрестился, что это до конца дошло и начал писать сценарии. Сознательно ушел, потому что понял — не мое.

— А вы помните момент, когда у вас появился интерес к кино?

— У меня дедушка был директор клуба, в котором показывали разные фильмы. Помню на меня произвел впечатление «Повторный брак» с Жан-Полем Бельмондо. Почему-то, не знаю по какой причине, нашему пьющему киномеханику дяде Боре удавалось где-то достать этот изысканный и редкий фильм. С него и начался мой интерес к кино. Еще помню нравились мне фильмы «Профессионал», «Кто есть кто», «Анжелика — маркиза ангелов».

— В культовом фильме «Нога», в сцене, где вы рассказываете анекдот Петру Мамонову, появляется ваш знаменитый смех, который теперь словно ваша визитная карточка в кино. Он у вас всегда был?

— В детстве появился. Помню, даже как. Я мечтал о велосипеде, жил в деревне в Тульской области до пятого класса. Деревня — край мира, прямо на конце хвоста бродячей собаки. Клуб у нас был, мельница старая водяная заброшенная. Эта та эпоха, когда все разваливалось, уже такая архаика. И все дети моего возраста ездили на двухколесных, а я на трехколесном. А жил с бабушкой и прабабушкой, денег у них особо не было. И мои родители поднакопили и купили мне в итоге велик, по-моему, «Орленок». Я сел на него и поехал — и это был самый счастливый день в моей жизни. Еду-еду, и тут почему-то, я вдруг осознал, что когда-нибудь я умру. Вот, что-то новое появилось в моей душе и это вызвало дикую немотивированную жуть, исходящую изнутри. Паническая атака сейчас это называют. И три дня я на этом велике гонял с этим чувством по всяким оврагам, ночью только приезжал. И однажды упал, а как только встал на ноги — засмеялся вот так истерически. Скорее всего, таким образом психика справилась с этим стрессом. И я хохотал долго, понял, что я бессмертный и этого мира не может быть без меня. Но, надо сказать, что вне кино я не всегда так смеюсь, только если мне расскажут очень хороший анекдот, то не сдерживаюсь. Так эксцентрично всегда смеется моя мама.