«Дон Жуан»: Новый миф родился в Губернском театре  

8 марта в Московском Губернском театре состоялась премьера «Дон Жуан. Новый миф». Ход поистине гениальный: главную роль в постановке исполнил Антон Хабаров, которому привычно амплуа героя-любовника, и его новая театральная работа стала отличным подарком для благодарной публики. Однако спектакль оказывается куда острее и мрачнее, чем может показаться на первый взгляд.

Режиссер Максим Меламедов усилил акценты, несколько веков назад расставленные великим драматургом, а еще избавился от всего лишнего: от второстепенных персонажей, функции и реплики которых ловко распределил между основными, от побочных сюжетных линий и самое главное – от противопоставления законов земных и небесных. Все внимание сосредоточено на безбожии Дон Жуана, которому необязательно проливать чужую кровь, чтобы запятнать себя грехом.

Здесь он предстает не столько искусным любовником, сколько циником и манипулятором, возомнившим себя выше всех. Его природа – соблазн, и бесконечный список своих побед Дон Жуан пополняет с самодовольной насмешливостью. Искушает он даже собственного слугу, верного Сганареля (Михаил Шилов). Да, любовью к табаку, но какая разница, какой дорогой спускаться в ад?

Религиозный антураж (в том числе звучащие на латыни молитвы) добавляет дискомфорта и вызывает у присутствующих жгучее неодобрение: Сганарель ругает своего господина прямо во время исповеди, где принято говорить не о чужих грехах, а о собственных. Спустя считаные мгновения там же, в церкви, Дон Жуан предпринимает попытку обольстить дородную монашку (Юлия Романович).

Намеренно фарсовая сцена ощущалась бы вырванной из немой комедии, если бы не отчаянные крики, полные стыда. Сам же герой, оказавшийся перед перепуганными церковниками в рубашке и трусах (при достаточно аутентичных нарядах эта условность явно рассчитана на комедийный эффект), нисколько не теряется – попрание любых таинств он довел до совершенства.

Из колеи его выбивает разве что появление обманутой супруги Эльвиры (Елена Хабарова), которую он увел из-под венца и бросил на произвол судьбы. Этот сюжет решен в формате, близком к детскому утреннику: Дон Жуан деловито раздает присутствующим рожки и ушки, наспех скрученные из газетных листов, и с предельной серьезностью показывает, как «один негодный козлик захотел пощипать травки в чужом огороде, а потому отбил прекрасную лань у недостойного соперника-оленя».

И это прекрасный пример, когда достаточно экспериментальная пластика срабатывает за счет эффекта неожиданности и осязаемого удовольствия, в котором купаются актеры, сумевшие выйти за привычные рамки профессии.

Вторая часть названия «Новый миф» раскрывается в авторском прочтении. Герои приобрели острохарактерность – их и без того фактурный облик усилен карикатурными ужимками, а тональность – очевидную полярность. За два часа «Дон Жуан» проходит путь от фарса до трагедии: последнее, чего требует моральное падение героя, – это комедии. Любовные подвиги изматывают его физически – Хабаров несколько долгих минут мечется между двумя очередными жертвами, испытывающими только ревность и вожделение, и при этом демонстрирует феноменальный контроль дыхания и голоса.

Удается ему избежать и откровенной вульгарности. И это притом что происходящее пронизано искрами экстаза. Да, герой сбрасывает с себя рубашку столь же буднично, как расплачивается со слугой, но куда больший эффект на зрителя производит явный и скрытый символизм. Например, Дон Жуан буквально возводит своих временных фавориток на пьедестал, хотя на деле низвергает в пропасть, из которой нет спасения. На этих рукотворных постаментах они действительно обращаются в статуи, чья жизнь оборвалась по жестокой прихоти, и эта метафорическая, духовная гибель оказывается даже хуже физической.

Дон Жуан уничтожает все на своем пути, но его усилий все равно недостаточно, чтобы побороть Божью волю: вокруг кипит бесконечная стройка, сцена регулярно совершает полный оборот, символизируя движение жизни, и даже стук деревянных счетов, с которыми не расстаются господин и слуга, отчетливо напоминает сердцебиение.

В воздухе клубится дым – Дон Жуан все реже передразнивает Сганареля и практически не выпускает из рук его трубку, а строительная пыль блеклыми разводами оседает на его черном пальто. Мысли лжеца и развратника невозможно угадать, и на этом фоне разительно яркими выглядят моменты его наивысшей уязвимости. В какой-то момент Дон Жуан поддается искреннему порыву и вслед за Сганарелем пытается обнять небо. Почувствовать хоть что-то, пока его никто не видит. А когда попытка проваливается, пристыженно забивается в угол, смахивая с ресниц едва заметные слезы.

За так и не случившимся катарсисом следует показное раскаяние, но Дон Жуан остается заложником своей природы до страшного конца. Он опьянен своей гордыней, зачарован тем, что считает своей очередной победой, и саму смерть встречает не гримасой страха, а улыбкой блаженства. И в конечном итоге не может ни шелохнуться, ни отвести от нее взгляд. Замирает и Сганарель, которого, в отличие от порочного хозяина, ведет добродетель.

Дон Жуан, убежденный, что широты его сердца хватит на всех, раз за разом доказывает, что сердца у него нет, в то время как Сганарель – с его чудаковатым чепчиком, круглыми очками и простодушными манерами – действительно пытается спасти если не репутацию господина, то хотя бы его самого.

В «Новом мифе» нет ни мстителей, ни кредиторов, и это лишь подчеркивает, что от Дон Жуана отвернулись даже те, кто страстно желал свести с ним счеты. Безнадежные попытки предпринимает только Сганарель, который взамен получает лишь ободряющий жест. И даже несмотря на праведные претензии к своему господину, все равно остается безутешным.