Александра Ребенок: «Рождение детей помогает в профессии»

2021 год у актрисы выдался ударный: премьеры в театре и главные роли в популярных сериалах. В новом карьерном витке Александра Ребенок чувствует себя предельно комфортно: во всяком случае, на съемках «КиноРепортера» она была улыбчивой и умиротворенной. Хотя причины такой гармонии могут быть не только в актерской реализованности… 

Если не ошибаюсь, первый успех к вам пришел с шок-сериалом Валерии Гай Германики «Школа»?

— Там скорее был опыт первого медийного проекта. Тогда у меня в соцсетях был номер телефона настоящий и 700 подписчиков, которые за ночь после первого эфира выросли до 5 тысяч. Первые медные трубы.

И внутренняя трансформация?

— Любое изменение влечет за собой суперстресс. Человеку некомфортно меняться. Мне так точно.

Но этот успешный старт свел вас с Константином Богомоловым, с которым вы сделали не один громкий спектакль. Сразу сработались?

— Нет, это была катастрофа! (Смеется.) Мы начали «Карамазовых» (в МХТ им. Чехова, – КР) очень хорошо, но под конец, думаю, он меня даже хотел уволить. У меня ничего не получалось, хотя я применила все, что знала на тот момент. Сначала это всех веселило, а потом у меня краски закончились. И он говорит: «Так, теперь давайте начнем работать». И я про себя думаю: «А я уже все». (Смеется.) Вслух, конечно, этого не сказала. Знаю, что я его все время ужасно бесила. Не понимаю, как он вытерпел до самой премьеры, но потом позвал меня в следующий спектакль – «Гаргантюа и Пантагрюэль» в Театре наций. И там вдруг мы друг друга поняли. Вообще найти своего режиссера – единомышленника, человека, с которым ты намного больше, чем без него, – очень сложно. Актер всегда будет благодарен, когда режиссер не навязывает что-то, чего в нем нет.

+

За новую роль в спектакле «Дядя Лева» по мотивам киноводевиля «Покровские ворота» вам уже прочат награды (постановка К. Богомолова в Театре на Бронной, — КР). Это вновь режиссерская интерпретация на тему?

— Пьеса Леонида Зорина написана совсем не в стиле водевиля – она гораздо глубже, тоньше. И главный ее посыл: ушедшего не вернуть, но приятно вспомнить. Но возвращать и не надо. Это как молодость: она прошла, и ты не грустишь, потому что она была. Зорин пишет эту пьесу уже в зрелом возрасте, вспоминая себя молодым. И у нас Костик – не молодой человек, который приезжает в Москву поступать, а 50-летний мужчина, который вспоминает, как все происходило. Здесь самая главная сложность в спектакле – преодолеть первые 10–15 минут. Ожидания зрителя, приходящего с готовой ассоциацией, очень трудно переломить, потому что есть любимейший фильм, который разобран на цитаты. И мы даем время привыкнуть к нам, а потом вместе поностальгировать об ушедшем, невозможном, как тот любимый фильм, второго такого уже не снять…

Другой образ существования?

— Да! «Глобальный исход москвичей из общих ульев в личные гнезда». Коммуналки тепло вспомнить, но обратно не хочется…

Вообще, насколько для вас привлекательны именно исторические проекты? Вы ведь еще сыграли непростую роль чекистки в сериале «Обитель» о сложных послереволюционных 1920-х.

— Погружаться полностью в другое время мне трудно. Да и надо ли? Когда актеры существуют определенным образом, но все как один, тогда создается иллюзия другого мира. Найденный образ может быть далек от реалий того времени: Англия XVIII века, силуэт героини полностью соответствует эпохе, но она идет по коридору, а ты вдруг видишь, что на ней юбка-брюки. Эти ирония, провокация, игра со смыслами – мне лично интереснее. Либо это должно быть очень давнее время, которое мы не можем воссоздать, потому что не осталось ни фото, ни видео, но это уже фантастика.

Но точка входа в персонажа зависит от исторического контекста?

— Я стараюсь максимально узнать про время, место, людей, ситуацию. И где во всем этом я? Честный ответ прячу в классическом тексте. История становится личной, но приобретает художественную ценность. Возможно, если бы ты своими словами рассказал, это было бы не так масштабно. (Смеется.)

Вы играли очень разных персонажей: Ставрогин – мужская роль, Ольга в «Содержанках» – ходячая провокация. А хотелось когда-нибудь сказать: «Нет, никогда такое играть не буду»?

— Я бы не стала заходить на территорию религии. Я считаю, что два института – религия и культура – идут параллельно и к ним надо относиться одинаково уважительно. В храме не стоит делать перформанс, а в театре устраивать причастие. Эти зоны должны быть на расстоянии. А вообще, важно уметь слышать себя. Надо спорить, говорить «нет», если не согласен с режиссером в каком-то художественном решении сцены. Если пойдешь против себя, то обязательно потом будешь мучиться и страдать от токсичности происходящего.

Как думаете, почему кино про маньяков и пороки сегодня так популярно?

— Мне кажется, это не ко мне вопрос, а к продюсерам. Это тренд привлечения общественного внимания для обсуждения вопросов, о которых раньше молчали, – темы насилия и харассмента. Но я думаю, что это еще связано с раскрепощением общества. Если при помощи проектов ты можешь инициировать разговор на табуированные темы, то такие проекты должны быть. А уж тем более если они талантливо сняты.

Но классика тоже поднимает такие вопросы?

— Конечно! Так всегда и было.

У актеров принято мечтать о Голливуде. А вы как, грезите об этом?

— Я очень хочу, чтобы стерлись территориальные границы в театре и кино. Если не мы к ним, то они к нам. Это грубо сказано, но раньше двери были закрыты. И дело не в знании английского языка или другом менталитете. Думаю, всему виной Константин Станиславский. Когда он приехал в Америку с легендарными гастролями МХАТ, его просили остаться, но он с труппой вернулся домой. И с тех пор, я думаю, что у них какой-то зуб подсознательный на нас. (Смеется.)

А если серьезно, вся мировая школа построена на Станиславском и Чехове. Думаю, соединение неизбежно. Во-первых, у нас это просто в крови – нам иногда не нужно много слов от режиссера, не нужны схемы. «Встань так, подними глаза» – вот это расщепление профессии на атомы лишает ее какой-то талантливой спонтанности, возможности импровизации, твоей природы.

Во-вторых, с пандемией все ушло в интернет, и уже неважно, в какой ты стране. Сейчас выходит очень много нашего контента, который покупают в иностранные видеоплатформы и переводят на другие языки. «Серебряные коньки» всем показали, что можно снять классный продукт, который будет в пятерке самых просматриваемых мировых премьер на Netflix. Не обязательно обивать пороги Голливуда, можно делать качественный продукт здесь. И я надеюсь, в скором времени любовь возникнет и станет взаимной.

Вы стали больше рассказывать о личном. Это внутренняя свобода или принятие публичности своей профессии?

— Когда меня спрашивают о большем, чем я готова рассказать, могу очень напрячься. Моя личная жизнь – она моя. Но я рассказываю часто о материнстве, потому что хочу поделиться очень важным. Когда у меня еще не было детей, беременность воспринималась как мешающий фактор в профессии, в карьере, вообще в реализации. Главный пугающий вопрос – надо ли будет выбирать? С благодарностью к сегодняшнему дню хочу сказать: ты можешь полноценно работать и в театре, и в кино и при этом также полноценно быть мамой и одного, и двух, и сколько хочется детей. Родив детей, ты не теряешь в профессии, а приобретаешь.

Значит, работа – не главное?

— Если у меня забрать любимую работу, то депрессивнее и нервознее женщины на территории Москвы встретить будет очень трудно. (Улыбается.) Я займу первое место. И зачем я нужна в таком состоянии детям? Долгожданные выходные, когда ты с 200-процентной любовью проводишь с ними взахлеб время, дают им гораздо больше. Это не панацея, все индивидуально. Главное, чтобы ты был счастлив, а не «я тебе все отдала»…

У вас с мужем (актер Алексей Вертков, — КР) несколько совместных фильмов. Конечно, возникает вопрос, работа не мешает семье и наоборот?

— В этот момент внутри меня борются две Саши. Когда мы с Алексеем оказались на площадке «До свидания, мама» (драма 2014 года, парафраз «Анны Карениной», — КР), то не были знакомы, соответственно, были абсолютно на равных. Но когда снимались в «Воскресенье» (2019), опять у Светланы Проскуриной, мы уже были мужем и женой, там уже была другая сложность – оставаться просто коллегами, выключить все личное. (Улыбается.) Но я знаю, что в кадре нет ничего интереснее, чем химия между теми, кто находится вместе вне текста, вне профессиональных способностей. Камера ее улавливает. Я думаю, что химия между нами была – мы и поссорились, и помирились. (Смеется.) Мне теперь интересно, каково это – быть с мужем на главных ролях.

Но работа остается за порогом, когда возвращаетесь со съемок?

— У нас двое детей, мы стараемся дарить им все наше свободное время. А если по вечерам возникает обсуждение фильма или спектакля, то часто мы начинаем спорить, но к единому мнению никогда не приходим. Скорее спор превращается в отстаивание своей территории. Алексей – мой самый главный критик и оппонент. (Улыбается.) Ведь в спорах рождается сомнение, а значит, ты на пути развития.

Когда работаете на разных проектах, ищете поддержки друг у друга?

— Мы родители, и самая главная поддержка – это умение взять на себя больше обязанностей и больше времени проводить с детьми. Если у Алексея спектакль или съемки, то его дома не бывает в принципе. Я тоже могу оказаться в другом городе, и он точно так же подхватывает. Вот такая поддержка. Ну и на премьере ласковое слово. (Смеется.)

Почему вы дали детям (сыну Ивану 4 года, дочери Вере — год с небольшим, — КР) двойные фамилии?

— Мы просто не могли определиться, поскольку после заключения брака остались при своих. И мы приняли такое общее решение. Хотя удивительно, что Ивана в детском саду все называют двойной фамилией. И он сам ее спокойно выговаривает. Хотя мне казалось, что она естественным образом упростится.

Даете детям больше свободы или ставите жесткие рамки?

— Я стараюсь максимально услышать Ивана. Я забрала сына из городского сада и отдала в другой, где учат осознанности, умению видеть и слышать мир, уважать других людей, их границы. Очень важно взаимодействовать с детьми, не навязывая им свое видение, амбиции, обиды, нереализованные планы. Самое главное – быть внимательным и понять, где возникает искра, куда он хочет пойти, даже если у него не получается с первого раза. Мы много всего бесконечно пробуем. Лошади, хоккей, плавание, архитектура – вижу, что его зажигает, а что закрывает.

Мои родители так же себя вели. Я сама с 5 лет зацепилась за художественную школу, где, кстати, отучилась 9 лет, и детский музыкальный театр с третьего класса. Но была и художественная гимнастика, откуда я со слезами вылетела. И плавание. И бальные танцы, которые вообще стали для меня каторгой. А дальше – колледж Галины Вишневской, а потом актерское мастерство стало делом моей жизни.

Ваши детство и юность были связаны с музыкой и театром. Был какой-то пример для подражания?

— Мне очень нравились Ирина Купченко, Инна Чурикова, Елена Соловей, Алиса Фрейндлих. Очень! Как раз тем, что они не похожи ни на кого. Все время разные. Это меня всегда удивляло, если говорить с позиции девочки, которая учится в театральном классе. И еще Ирина Мирошниченко. Когда в МХТ им. Чехова в спектакле «Три мушкетера» играла вместе с Ириной Петровной, была покорена и влюбилась окончательно.

Потом в «Чайке» я встретилась со Станиславом Любшиным. А в Щуке я играла дипломный спектакль «Пять вечеров». И конечно, смотрела фильм Никиты Сергеевича Михалкова не раз. Это был мой Эверест в профессии. А сейчас на репетиции Станислав Андреевич может где-то подсказать, поругать даже, а я могу его расспросить о чем-то из прошлого: как снимали, каким кто был. Складывается такой пазл, образуется связь времен, и происходит передача чего-то важного. И это важное становится бессмертным, так сохраняется русская актерская школа и ее традиции.