«Усадьба Ланиных»: Конец ушедшей эпохи

На сцене царствуют сумерки. Призрачным лунным светом залиты парковые аллеи и мраморные колонны старинной усадьбы (ее фасад – точная копия входа в РАМТ). Но герои, кажется, не замечают сгущающейся вокруг темноты – они жмурятся от весеннего солнца, радуются летней грозе и видят радугу в вышине, где почти осязаемо кружит плотное марево. Ждать, пока с их глаз спадет пелена, бессмысленно. Они судят изнутри – своей эпохи, сложившейся ситуации, моральных установок.

В то время как взгляд из зрительного зала может быть только ретроспективным: пьеса Бориса Зайцева написана в 1911-м, а значит впереди – Первая мировая и Гражданская войны, революции, несколько волн эмиграции (в первую страну покинет сам драматург). Болезненное наваждение можно лишь предугадать, и тем не менее, в самом дыхании пьесы в иные минуты чувствуется безоглядное подчинение фатуму, столь характерное для произведений Серебряного века.

А еще – неуловимая печаль, которая рассеивается в воздухе, словно отравляя его. Хотя в имение Александра Петровича (Андрей Бажин) гости прибывают с самыми радостными предчувствиями. «Въезжая, я чувствовал, что здесь что-то изменится в моей жизни. И мне представились ауспиции местных божеств благоприятными», – неделями позже признает чудак-ученый Фортунатов.

В качестве главных божеств выступают молодость, чьим главным патроном является хозяин, каждое лето собирающий в своем доме шумных гимназистов, и любовь, перед которой благоговеют все остальные. У нее тоже есть физическое воплощение – статуя Венеры, привезенная из Франции полтора столетия назад. Ее безмолвное равнодушие, кажется, дрогнуло под накалом страстей и тысяч прозвучавших признаний: здесь все любят, и все по-своему страдают.

В иных условиях столь запутанные отношения могли бы превратить происходящее в вульгарный водевиль: падчерица Наташа (Анастасия Волынская) влюблена в отчима (Денис Баландин), отчим – в подругу семьи (Дарья Рощина), мать (Анна Тараторкина) – в мужа этой подруги (Максим Керин), в то время как по ней самой вздыхает старинный приятель Тураев (Евгений Редько). Но герои «Усадьбы Ланиных» слишком хорошо воспитаны: даже юный анархист Коля (Андрей Лаптев) готов постоять словом и делом за задетую честь – сначала чужую, а затем и свою.

Когда любовь и молодость схлестываются, все стремится к точке невозврата. Раненое сердце требует немедленной сатисфакции, которая в силу неопытности и романтических представлений выражается в немедленной и безоговорочной гибели. О смерти говорит и вдовец Ланин: «Бога нужно просить, чтобы своей любви не переживать». И при этом даже не допускает мысли о том, что пережить любовь можно даже тогда, когда оба остались на этом свете.

Верх над скорбью в «Усадьбе Ланиных» одерживает сила если не прощения, то принятия, граничащего с евангельским смирением. Те, кто постарше, находят в себе силы не просто посмотреть правде в глаза, но и озвучить ее. Так, непростой диалог происходит даже между теми, чьи чувства сильны и взаимны, отложенное признание позволяет вздохнуть полной грудью, хоть и не утоляет накопившейся тоски, а отношения матери и дочери, которые многие недели не могут даже взглянуть друг на друга, выправляются после того, как их несчастье становится общим.

Счастье и горе равны в своей преображающей силе – в том числе и потому, что после них возможна новая жизнь. И у многих героев «Усадьбы Ланиных» она начинается в относительной свободе: не просто так Мария говорит, что ей хотелось бы стать нимфой и сбежать, заслышав свирель Пана. Огромное пространство (художник – Максим Обрезков) дышит само себе: чеховская тоска разбавляется чеховским юмором, а самодостаточные диалоги практически не нуждаются в музыкальном сопровождении.

По подмосткам гуляет ветер, который доносит до обитателей ароматы лугов, неслышимых зрителям, и заставляет развеваться гигантские жемчужные полотнища. В вихре вальса пролетают молодые парни и девушки в белых нарядах, едва не сбивая замешкавшихся гостей с ног. Наконец, вращается и сама сцена, словно намекая, что на смену этим людям придут другие, а первую зелень снова сменит первый снег. Как сказал другой классик: умрешь – начнешь опять сначала, и повторится все, как встарь.