Светлана Крючкова – о любви к Родине, русскому языку и поэзии

Встречи с такими людьми, как Светлана Крючкова, – то, за что стоит любить профессию киножурналиста. В своем мастер-классе народная артистка РФ не только призналась в любви к Санкт-Петербургу и родному языку, но и объяснила нам, как выбирать проекты и работать над ролью и что нужно, чтобы понимать и правильно читать стихи. И многое станет для вас сюрпризом.

Полтора года назад на ММКФ вам вручили специальный приз «За покорение вершин актерского мастерства и верность принципам школы К.С. Станиславского». А когда к вам впервые пришло это чувство: «О, кажется, начинает получаться»?

— Да я считаю, что до сих пор никаких вершин не покорила! Знаю лишь, что крепка в своей профессии, – есть то, что называют ремеслом. И конечно, большую роль в этом сыграли режиссеры, с которыми я работала: в театре – Васильев, Виктюк, Ефремов, Товстоногов, Эфрос, в кино – Коренев, Марягин, Масленников, Мельников, Михалков… Надо сказать, что, когда я стала сниматься у Никиты Сергеевича Михалкова, произошел такой сильный сдвиг – я впервые начала понимать, что такое профессия киноактера. До встречи с ним я чувствовала страшный зажим перед камерой – особенно, когда хлопают перед самым лицом, – и Никита помог мне от него избавиться. А еще он придавал большое значение импровизации, и благодаря ему я такой огромный скачок вперед сделала – не на ступеньку, а на два марша вперед! Но сказать, что я достигла вершин?.. Приступая к роли, я до сих пор не знаю, какой она получится. Надо работать!.. Эта статуэтка у меня каждый день перед глазами – стоит в кабинете. Мне очень приятно! Я за нее гирлянду положила – и она вся светится.

В 1975-м вы оставили Москву и МХАТ и переехали в Ленинград, став актрисой БДТ, где служите по сей день. Московская и питерская театральные школы различаются? 

— Сразу скажу, что переехала не ради Большого драматического, а по любви – к кинооператору Юрию Векслеру (выдающийся оператор, муж Светланы Николаевны с 1978-го по 1991-й, – КР). Но так судьба распорядилась, что спустя два месяца меня пригласили в БДТ. Там в спектакле Сергея Юрского была роль 16-летней некрасивой девочки, а мне было уже 26, и до этого я играла любовницу, ревновала, обнималась, раздевалась и так далее… Утвердить меня – это был очень смелый шаг для Георгия Александровича Товстоногова как худрука театра. А различия?.. В основе нашей работы все равно лежит система Станиславского. Это одна и та же русская психологическая школа, где абсолютно все имеет внутреннее обоснование – любое движение, поступок, фраза и так далее.

Каково было полтора десятилетия работать с великим Товстоноговым?

— Замечательно! Он всегда четко знал, что ты можешь, и последовательно расширял твой диапазон, никогда не назначая на похожие роли. Я играла 16-летнюю девочку, потом сразу же маленькую роль 36-летней старой девы в азербайджанской пьесе, а затем заглавную роль в финской пьесе «Молодая хозяйка Нискавуори» и красавицу Аксинью в «Тихом Доне»… Представляете, какой разброс? И надо сказать, я никогда не боялась играть с великими артистами. Не боялась, что рядом с ними буду выглядеть хуже. Тянулась за ними, как в балете – тянешь ногу до предела, а завтра поднимаешь еще выше. Я училась, смотрела, как они работают, что они делают. Но я и сейчас не все еще знаю. Да что там – даже про себя не до конца все понимаю. Вот у меня такая роль в спектакле по пьесе Генрика Ибсена «Привидения» в БДТ – это вообще не я: никогда бы так себя не повела, таких бы поступков не совершила. Но это-то и интересно! Я все время ищу.

Когда читал «Похороните меня за плинтусом», думал, что не представляю, кто возьмется за роль бабушки. Какая смелость нужна! А  после фильма уже и не представляю, кто бы еще ее сыграл так, как вы. Сразу согласились сниматься?

— Сразу! Знаете, когда я работаю с любимым режиссером, то иду за ним и стараюсь выполнить стопроцентно то, о чем он меня просит. И это единственное правильное поведение актера: только так ты можешь что-то новое в себе открыть. Хороший режиссер видит что-то, что от тебя скрыто. В 2006 году у меня была клиническая смерть, но я осталась жива. И я перестала бояться, поняла, что можно уйти в любой момент и не успеть раскрыться. Не надо думать о том, как ты будешь выглядеть, – иди и делай то, что режиссер просит. Тут нужна абсолютная свобода – внутренняя, актерская. И на съемках «Похороните меня за плинтусом» я делала то, что просил Сергей Олегович Снежкин, не думая о том, что получится.

Говорят, в театре всегда можно что-то поправить, переиграть, а кино – застывшее искусство, как вышло, так вышло, и уже ничего не изменить…

— В театре просто процесс постижения роли длиннее немножко. Хотя вот Никита Сергеевич, кстати, работает как в театре: не как обычно бывает – «выучил текст, вышел и сыграл». До начала съемок в «Родне» я ездила в Москву на встречи с Нонной Викторовной Мордюковой — Михалков с нами репетировал, чтобы между нами возникли те отношения, которые ему были нужны между матерью и дочерью в фильме. И он работал с нами именно как театральный режиссер. Репетировать начали в июне, а снимать – по-моему, в конце августа или начале сентября. То есть подготовка была довольно долгой, но это и замечательно! В театре тоже можно пробовать, постепенно приближаясь к персонажу все ближе и ближе. Но когда зерно роли кристаллизуется – это как балет, там ничего нельзя менять, все должно быть так, как установлено режиссером и найдено вами. В кино режиссер может снимать отдельно одного актера, другого. А в театре очень важна ансамблевость: артисты должны быть максимально деликатны и чутки друг к другу. Этим силен был, кстати, театр Товстоногова… 

Театр как таковой меняется?

— Безусловно, но главное – незыблемо. Вот сейчас я работаю с Романом Михайловичем Мархолиа. Мы уже 20 лет с ним знакомы и делаем в БДТ третий спектакль. И для него тоже на первом месте – ансамбль. Не то, что артистка вышла на сцену и – «смотрите на меня, у меня сейчас монолог». Ничего подобного! Мы должны звучать в унисон, работать на общую мысль.

Выходит, театр сложнее кино?

— Конечно! В кино достаточно почувствовать – и тебя зафиксирует камера. В театре ты должен почувствовать, понять, как это донести, и иметь в виду, что с галерки выражение твоего лица не видно. Там другие выразительные средства, тебя должны понимать на третьем ярусе. Это серьезная профессия, и я категорически против, когда кто ни попадя выходит на сцену! Это все равно что хирург будет смотреть на то, как аппендицит режут в районе горла. Я просто говорю: «Спасибо, мне все понятно, я пошла!»

В июне прошлого года вы приезжали в Москву на юбилейные гастроли с бенефисными спектаклями БДТ – «Игрок» и «Жизнь впереди» в постановке Мархолиа. Каково было вновь выйти на сцену, на которой вы начинали?

— Ну, по сцене МХАТа им. Горького, где мы гастролировали, я ходила в какой-то маленькой роли, уже не помню даже в какой… Для меня родная сцена – та, что в Камергерском переулке. А вообще, поразительно, как судьба распоряжается: первую свою большую роль я сыграла не в Москве, а в Петербурге (тогда Ленинграде) на сцене Александринского театра (тогда Театра им. Пушкина). МХАТ приехал в Ленинград с гастролями на целый месяц, и 6 июня, в день рождения Пушкина, они открывались спектаклем «Последние дни», где я играла Александрину Гончарову. Представляете, как судьба вела меня в этот город? Вот такие бывают совершенно мистические вещи! Я тогда думать не думала, что это будет мой город, где у меня наконец появится свой дом. У меня же с тех пор, как после школы уехала от родителей, не было крыши над головой. Я живу в самом центре, прямо на Фонтанке, в минуте от Большого драматического театра, и здесь все наполнено историей, конечно.

За что вы любите Питер?

— Этот город имеет свою особую ауру, надо ее только почувствовать. Москвичи не могут долго оставаться в Петербурге, а меня он за 47 лет сделал другой. Ушла суета, я стала работать медленно и глубоко, заниматься русской поэзией, делать свои программы. И теперь у меня книжных премий, может быть, даже не меньше, чем кинематографических. Есть, например, очень дорогая для меня литературная премия имени Марины Цветаевой. Ее раз в два года вручают выдающимся экскурсоводам и литературоведам. В прошлом году на сцене Эрмитажа главный художник БДТ вручил мне премию книгоиздателей «Книжный червь» с формулировкой «Воплощенная поэзия». В Петербурге живет Ирма Викторовна Кудрова, которая всю жизнь изучает жизнь и творчество Марины Цветаевой, она автор и составитель многих книг и сборников. И я с ней напрямую работала, у меня четыре программы по Цветаевой. Здесь у нас Музей-квартира Анны Ахматовой, и 5 марта, в день ее памяти, и 23 июня, в день ее рождения, я всегда там читаю стихи Анны Андреевны. Всегда! И там тоже специалисты, с которыми я работаю. В общем, тут живут уникальные люди!

В апреле в Кремлевском дворце прошел спектакль «Любви небесный образ», где вместе с вами выступил Праздничный мужской хор Данилова монастыря, и звучали стихи Ахматовой, Есенина, Тютчева…

— Надо сказать, что это первая подобная проба в моей жизни. Я всегда стою на сцене одна, в крайнем случае с моим сыном – гитаристом, лауреатом международных конкурсов. Потому что гитара – очень деликатный инструмент, она может звучать фоном. Но вот предложили сделать такой вечер и произнесли слово «любовь». Я говорю: «Бабушке 72 года, а вы про любовь! Давайте говорить о любви материнской, любви к Родине». Я люблю Россию, очень люблю русский язык. Мне обязательно надо слышать хорошую русскую речь, читать хорошую литературу на русском языке и хорошую поэзию. И вот мы решили рискнуть… Я читала стихи под духовные песнопения и песни разных лет – например, «Гляжу в озера синие…» 

У вас вообще с Ахматовой особые отношения. Вы же ее дважды играли – в мини-сериале «Луна в зените» и в фильме «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на Родину». Что в образе Анны Андреевны было для вас ключевым?

— Не знаю! Потому что здесь очень большую роль играют интуиция и жизненный опыт. Некоторые начинают хватать Ахматову и Цветаеву и читать их поздние стихи, не пережив толком ничего. Я убеждена, чтобы что-то об этом понять, надо потерять кого-то из близких, познать трудное материнство, узнать, что такое предательство, голод, нищета… Боже мой, Цветаева, уезжая в Россию, строила (как она это называла) пальто целый год, потому что там оно не нужно, а здесь холодно. А Ахматова? Когда у нее в 1946 году отобрали медикаменты, дрова, жилплощадь, все абсолютно – это надо это все прожить… Я смеюсь: «У меня в «Сентиментальном путешествии на Родину» минута славы». Я там реально в кадре минуту или полторы, но это был своего рода сигнал, что я могу приблизиться к Ахматовой. И через два месяца меня позвал в «Луну в зените» Дмитрий Томашпольский. Я сначала отказалась, но он успокоил, что это роль не самой Ахматовой, а артистки, которая как бы у нас на глазах читает ее стихи и проживает ее жизнь. Я взяла сценарий, прочитала буквально первые 15 страниц, позвонила и сказала: «Я буду играть».

Но вы читаете и других поэтов. У вас ко всем такой подход?

— Я выхожу на сцену читать только тех поэтов, в которых я что-то поняла, чего не видят другие люди, как правило. Ну, вот недавно у меня был вечер Мандельштама, и ко мне подошла интеллигентная женщина, ленинградка: «Как он открылся мне – совсем с другой стороны!» Вот для этого и выхожу – чтобы открыть поэта, чтобы обнажить его суть, а не чтобы демонстрировать, как я гениально его читаю. Мне одна журналистка задала вопрос: «А почему вы не читаете современных поэтов?» Я говорю: «Дай Бог мне разобраться с теми немногими, кого я люблю». Там я каждый раз так глубоко ныряю, что это и меня углубляет, делает объемнее, мой внутренний мир приближает к космическому. 

Вы в последние годы не так часто снимаетесь. Не предлагают или отказываетесь?

— Я постоянно отказываюсь от ролей, потому что играть дежурных бабушек мне абсолютно неинтересно. Вы знаете, какая самая тяжелая была для меня роль? В «Старых клячах» (комедия Эльдара Рязанова 2000 года, – КР). Потому что я никогда не играла быт. Я играю бытие. А вот играть «Мариванну» – это я делаю очень плохо. Все просто, но я не такая. Это многих смущает – тех, кто не желает видеть людей такими, какие они есть. Согласно стереотипам, я большая, круглая, а значит, дура. А я всегда говорила: «Большая и круглая сидит и читает, а худенькая бегает и на тренажере педали крутит». (Смеется.) У меня внешность такая простая, и мне в кино начинают что-то такое предлагать. Например, роль деревенской бабы, а я в деревне была раза три и вообще про этих людей ничего не понимаю. Это будет штамп, срисованное видение какой-то роли, техники, как надо играть деревенского. А что касается глубокого русского характера, я могу вытащить то, что другим не под силу.

Ну вы же сами говорили, что от режиссера многое зависит…

— Это правда. Спрашиваю как-то у режиссера: «Что мы делаем в этом кадре?» А он мне: «Ну… вы тут выходите и говорите этот текст». И зачем мне с ним работать? То ли дело Михалков! Звонит однажды: «Ну, что, мать, приедешь? Сыграешь у меня роль девственницы». Я говорю: «Никита, ты с ума сошел? Я дважды замужем, у меня дети…» Он говорит: «В тебе столько наивного и детского, что у тебя это все получится». (Смеется.) И дал мне роль Моховой в «Утомленных солнцем». Конечно, мне интересно в 43 года играть такую вот Мохову. А когда неинтересно – зачем? Мне уже слава не нужна, портить список своих ролей и репутацию не хочу.

Как реагируете на неприятие ваших позиций, вашей работы?

— Всегда надо быть готовой к тому, что обязательно найдутся люди, которые буду гадости говорить, и на это не надо обращать внимание. Надо ориентироваться на кого-то конкретного. Когда выхожу на сцену читать, всегда думаю: «А если бы сейчас в зале сидел Георгий Александрович Товстоногов, что бы он сказал?» И знаю одно: он бы убил меня за то, что я себя веду так же, как все себя сейчас ведут, – много говорю о себе. И вот сейчас я говорю много о себе, а раньше это было не принято. Но, к сожалению, такие реалии сегодня: если ты сам не расскажешь, то о тебе не узнают, забудут, не поймут.