«Последний роман»: Полеты во сне и наяву в Театре Моссовета

Когда в театре появляется «датский» спектакль, речь идет о каком-то юбилее или иной значимой дате. Спектакль «Последний роман» на сцене «Под крышей» в постановке Сергея Аронина – датский без кавычек. Здесь и сказочник Андерсен, и отсылки к принцу датскому Гамлету (хоть и не Йорика, но череп тут есть). Но сказки здесь рассказывают взрослые, страшные и горчащие. Спектакль как дом, который построила датская писательница Карен Бликсен (у нее 9 номинаций на Нобелевскую премию), возникает на сцене, как иллюстрация ахматовской мысли: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…»

«Последний роман» – театрально-литературная мистификация, вдохновленная реальными отношениями писательницы Карен Бликсен и поэта Торкиля Бьернвига. Режиссер Сергей Аронин обозначил жанр постановки как «мелодрама с фантазиями в двух актах», и фантазии тут явно берут верх над документальной правдой жизни. В программке в качестве автора указан Леопольд Стефенсен – но, по сути, это фикция, инсценировка соткана из нескольких произведений и дописана постановочной командой. Пьеса обильно инкрустирована цитатами Гете, Новалиса, Аполлинера, Берестова. В нее произвольно «привинчены» биографические эпизоды жизни Андерсена и отсылки к двум кинофильмам «Из Африки» (1985) Сидни Поллака и «Договор» (2021) Билле Аугуста. 

Задник сцены хитроумно сделан из материи, напоминающей гигантский лист черной бумаги: в некоторых эпизодах актеры прорезают его и проходят сквозь, словно персонажи, вырвавшиеся из текста. Интересный прием – авторы-литераторы на наших глазах превращаются в литературных персонажей, словно кто-то за них уже сочинил их судьбу. Увы, эта метатеатральная находка не получила развития. Вместо глубокого анализа того, как творцы теряют авторство над собственной жизнью, спектакль ограничивается констатацией: «Нас пишут – нас читают». Но интереснее всего зрителям подсматривать….

В центре истории – выбор между жизнью и творчеством, между романом земным и литературным. Главный герой, молодой поэт Фредерик Зондергаард, прибывает в дом прославленной писательницы Симоны Нильсен за интервью. Он изменил поэзии с журналистикой, чтобы прокормить семью. Так, по крайней мере, это воспринимает Симона, которая старше Фредерика на 30 лет, одинока и жаждет вдохновения не меньше, чем он. Их встреча мгновенно перерастает в сложный союз, балансирующий между наставничеством, творческим пактом и искушением. 

История Бликсен и Бьернвига в действительности была своеобразным «фаустовским» договором: легендарная писательница пообещала молодому поэту литературное величие в обмен на безоговорочную преданность, переросшую в токсичную одержимость. На сцене Моссовета, впрочем, мрачный трагизм подобного союза растворяется в романтической дымке и ироничной игре. Возникает любопытный парадокс: герои, по сути, живут во сне и наяву одновременно. Превращая свою жизнь в литературу, они теряют реальность, зато обретают бессмертие на страницах своих и вдохновленных ими текстов. Со сцены звучит мысль об искусстве «смотреть на человека сквозь текст». Это оказывается опасным удовольствием: живые чувства просачиваются сквозь строчки и рискуют там же и остаться.

В образе Симоны Нильсен Евгения Крюкова предстает блистательной гранд-дамой литературы. Актриса виртуозно меняет образы: то появляется перед нами львицей в ярком туалете, то в следующей сцене – седовласой матроной с резкими чертами лица. У нее много образов как псевдонимов у самой Бликсен. То она как неистовый Оцеола (так она подписывала свои тексты), то нежна, как белая чистейшая роза  (именем Бликсен назван сорт этого цветка). 

Галерея париков, шляп, изысканных платьев, созданная художником по костюмам Андреем Климовым, действительно впечатляет. Даже в эпизоде, где ее героиня надевает на голову простой бумажный пакет, актриса умудряется выглядеть эффектно. Симона держит марку эксцентричной «ведьмы», как сама себя называет, с очевидным удовольствием. В ее улыбке сквозит что-то колдовское: еще чуть-чуть, и поверим, что эта дама способна творить судьбы людей, как романы, манипулировать ими, «создавать литераторов» по своему капризу. 

Собственно, так и случается с молодым поэтом Фредериком – он, сам того не замечая, с порога превращается в литературного пленника пожилой писательницы. Вместо банальной интрижки у них завязывается странный союз наставницы и ученика, где роли муз и творцов переплетены. «Вы должны переродиться!» – бросает героиня своему протеже. Однако на наших глазах этого перерождения не происходит – по крайней мере, психологически.

Герой Никиты Мучкаева хоть и старается, но остается довольно прямолинейным. Это создает ложное впечатление, что его персонаж, подающий надежды поэт сделал себе имя за счет мемуаров о великой писательнице, своего рода став литературным альфонсом, прославившимся чужой историей.

Крюкова зачастую скользит по поверхности, играя эксцентрику и комизм ситуации, вместо того чтобы показать трагедию одинокой интеллектуалки, чья «ницшеанская хворь» не оставила ей иной страсти, кроме литературы. Потенциал у нее чувствуется огромный, но режиссер, похоже, не пожелал свернуть со стези комедийности в сторону драмы. 

Особенно заметен Виктор Гордеев в роли дворецкого Кристофера. Артист старой школы одним выходом умеет приковать внимание зала. Его герой не просто слуга, а близкий друг и соучастник ее игр. Между Симоной и дворецким своя особая химия: они то и дело цинично спорят и даже заключают пари, ставя деньги на поступки окружающих людей, на сами перипетии жизни. Такой тандем напоминает азартных богов-игроков, которым скучно без ставок. Гордеев играет легко, с улыбчивой иронией, блестяще балансируя на грани фарса и психологической правды. 

Создатели «Последнего романа» явно опасались утомить публику слишком серьезным разговором о литературе, и потому щедро разбавили действие шутками, розыгрышами и фантасмагориями. Местами спектакль перетекает в откровенный водевиль – с переодеваниями, бутафорскими эффектами и фокусами. Это придает постановке легкость, но вместе с тем удешевляет впечатление. 

Впрочем, спектакль можно принять как осеннюю театральную фантазию: в нем много увядающей красоты, светлой грусти и игры разума. Жизнь в этом «Последнем романе» окончательно уходит в слова, растворяется в текстах, как сахар в кофе, который здесь пьют непрестанно – у героини своя кофейная плантация. Возможно, так и должно быть в истории о смертных, что ищут бессмертия в литературе, но обнаруживают себя на подмостках редкого из искусств, не претендующего на вечность – театра. Театра, рождающегося и умирающего в один осенний вечер.