«Обыкновенная смерть»: Разговор о душе в Театре наций

В Театре наций дают премьеру, которая способна привлечь светскую публику невиданным событием: Евгения Миронова, исполняющего главную роль, выносят на Малую сцену в закрытом гробу. Однако это сенсационность – продуманный режиссерский ход и одновременно повод поразмышлять о материях более тонких.

«Обыкновенная смерть» Валерия Фокина начинается буднично – под стать своему названию. Герои – сестра покойного Ивана Ильича (Елена Морозова) и слуга Герасим (неузнаваемый Никита Волков) – не обращают внимания ни на рассаживающихся зрителей, ни на включенный в зале свет. Но стоит только начаться панихиде, как претворяются в жизнь строки Толстого про свечи, стоны, ладан, слезы и всхлипыванья.

Непрерывное звуковое сопровождение – Морозова неустанным напевом читает молитвы – стихнет лишь тогда, когда слово возьмет сам мертвец. Он, неприметный член судейской коллегии, человек, в общем-то, не старый, поднимется из гроба, недоуменно оглянется по сторонам и так же растерянно спросит: «Почему именно я?»

Это первая за двадцать лет совместная работа Миронова и Фокина – в 2002 году тандем, за плечами которого уже были этапные для обоих театральные работы, сотворил очень экспериментальное кино – телевизионную экранизацию кафкианского «Превращения». Там молодой артист играл Грегора Замзу, совмещая тонкий психологизм с физиологическими, по-театральному гротескными метаморфозами. В «Обыкновенной смерти» контрапункт между внешним и внутренним тоже важен. И для большей наглядности эти характеристики разведены между двойниками.

Евгений Миронов играет того Ивана Ильича, каким его знали до болезни – в мундире с блестящими пуговицами, располагающими манерами и безукоризненной выправкой. А самое главное – поощряемым ближним кругом стремлением прожить жизнь приятно и прилично. Он очаровывает публику, ломая четвертую стену, травит байки про Пирогова и Каренину, с вкрадчивой мягкостью извиняется за то, что говорит «что-то отвратительное», и, кажется, совершенно забывается в этой напускной легкости.

Лицо второго (Леонид Тимцуник) – застывшая маска. Его телесный распад, неизбежный и неумолимый, не вызывает сомнений, и потому окружающие – жена (Марьяна Спивак), дочь (Глафира Лебедева), будущий зять (Ян Латышев), мелочные коллеги – относятся к нему соответственно. Просьбу в человеческом участии и тепле способен удовлетворить лишь Герасим, проводящий с больным ночи напролет, и раз за разом подхватывающий его на руки, словно тряпичную куклу.

От «Обыкновенной смерти» можно было ожидать чрезвычайного проявления эмоциональных реакций: главный герой проходит через нечеловеческие страдания, парализующий страх, горечь, жалость к себе, наконец, ненависть: его воспаленное сознание порождает дьявольскую инфернальщину, и движущей силой этих видений становится жгучая досада и бессильная ревность. В первую очередь к жизни, которой он лишается по такому пустячному поводу.

И не денешься ведь от них никуда. Но Миронов говорит тихо, почти бесцветно, повышая голос лишь в минуту нестерпимого гнева. Он не плохой и не хороший – обыкновенный человек, которому выпала такая же обыкновенная смерть. Это методическое актерское вживание в роль, без зрелищных фокусов, за которыми можно спрятаться, лишь заставляет всматриваться внимательнее. Чужой опыт традиционно позволяет прикоснуться к чему-то непередаваемому, но здесь подключение происходит не столько к персонажу, сколько к артисту: что он чувствует, лежа в гробу, замедлив дыхание и расслабив мышцы, чтобы не выдавать нервного напряжения? Как ощущается под пальцами эта деревянная стенка, когда он опирается на нее, чтобы встать?

К финалу Иван Ильич все чаще теряет контроль над собственным телом, будучи не в силах сопротивляться нахлынувшему ужасу и осознанию, что, когда он исчезнет, жизнь пойдет своим чередом. Его капризная уязвленность и нежелание страдать в одиночестве переводит происходящее в плоскость чудовищного фарса. Не менее смехотворен и озвученный степенно-равнодушным врачом (Авангард Леонтьев) диагноз, вот только пациенту совсем не смешно.

Мистический флер постановки ограничен подобием воскрешения, искаженными звуковыми эффектами и краткосрочными видениями будущего, еще более суетного, – чем не агония? Свет меняется от неестественно теплого до мертвенно холодного. По обеим сторонам сцены разведены люди – бессловесные наблюдатели, которым давно все понятно. Камерная обстановка еще больше усиливает это ощущение маленькой трагедии, которую другие предпочитают игнорировать в силу страха и отвращения.

Спектакль Фокина неожиданно созвучен другой осенней премьере – «Скучной истории» по Чехову, где тоже немало времени отведено быстрому угасанию жизни и размышлениям не столько о высоком, сколько о привычном и обыденном. В обоих постановках главной темой становится предчувствие скорой кончины, сопряженное напрасным самообманом (после реплики «Так ли мне плохо или еще ничего?» по залу проносится сдавленный смешок), вызванный этим осознанием круговорот душевных терзаний и отчаянные попытки примирения – в первую очередь с самим собой. Проведена в них и та незыблемая черта, за которой эхо злости и досады раздается гораздо тише, чем в мире живых.

«А покажите мне святого!» – говорит Иван Ильич, скороговоркой перечисляя собственные грехи («побывал даже либералом, если говорить об удовольствиях»). Но настоящая исповедь здесь происходит все же не перед лицом священника. Попытка найти долгожданное облегчение наконец разрешается, и то, что на нее уходит немногим более полутора часов, вызывает не меньшее изумление – в контексте целой жизни это очень незначительный отрезок времени.