Мифы и легенды Нового года: Праздничный портал

Почему каждый год 31 декабря Женя Лукашин с друзьями ходит в баню, заведующий детским садом Трошкин перевоплощается в бандита по кличке Доцент, управдом Иван Васильевич Бунша примеряет шапку Мономаха, а остальные за этим всем наблюдают с завидным постоянством десятилетиями? Предлагаем вам версию, почему именно с этими фильмами прочно ассоциируется Новый год и что в них такого особенного.

Как обычно проходит типичное 31 декабря, самое преддверие Нового года? В хлопотах, приготовлениях. В предвкушении того «наступающего», с которым все вокруг друг друга поздравляют. Кто-то режет салаты. Кто-то бегает по магазинам в поисках того самого подарка. На столе постепенно расставляются блюда с яствами. На балконе уже застыл и смиренно ждет свидания с ароматным хреном холодец. На подоконнике выстроились аккуратным рядком бутылки с игристым и крепким. В углу приветливо мигает гирляндами наряженная елка. За окном идет легкий снежок и постепенно смеркается. А в телевизоре, работающем с приглушенным звуком…

…Сами знаете что – «Ирония судьбы, или С легким паром!», «Джентльмены удачи», «Иван Васильевич меняет профессию», «Бриллиантовая рука» или «Кавказская пленница». Картины, казалось бы, совершенно разные, непохожие в них рассказываются истории. И тем не менее что-то же их объединяет. В плане внутреннего содержания, которое все вроде бы знают наизусть.

Эти фильмы показывают по телевизору 31 декабря не для того, чтобы их смотрели. Строго говоря, они в этот момент и не являются в полном смысле кинематографическими произведениями. А выполняют примерно ту же функцию, что и поздравления «с наступающим», и елка в углу, и яства на столе, и холодец на балконе. То есть они не что иное, как атрибуты ритуала. Но атрибуты куда более важные и имеющие куда более глубокое сакральное значение, чем все остальное вышеперечисленное.

Дело в том, что сюжеты картин, которые в нашем сознании прочно и неразрывно связаны с Новым годом, отсылают – вне зависимости от воли своих создателей, заметьте, – к древнейшим истокам этого праздника. К тем мифологемам, которые знакомы буквально каждому жителю не только нашей страны, но и плюс-минус всей планеты. Ведь наступление Нового года люди отмечали везде и всегда. В Древнем Риме, например, чествовали Януса – двуликого бога, умевшего благодаря указанной физиологической особенности глядеть в прошлое и будущее разом. Он еще до Юпитера числился у римлян богом-демиургом – творцом космоса, повелителем хаоса и к тому же ответственным за разного рода проходы, двери и порталы. В первую очередь – между мирами. Даже Хеллоуин тоже в некотором роде Новый год, поскольку происходит от кельтского праздника Самайн, знаменовавшего окончание сбора урожая.

Короче говоря, свой Новый год был и есть у любого народа. Он может отмечаться весной, зимой, летом или осенью, по-разному именоваться, но суть остается всегда неизменной. Это условное обозначение того момента, когда подходит к завершению некий большой цикл – астрономический, сельскохозяйственный или еще какой – и начинается следующий. Короткий промежуток безвременья, когда осуществляется переход между прошлым и будущим, между смертью старой жизни и началом новой.

Соответственно, граница, отделяющая наш упорядоченный (пускай и не идеально) мир от мира хаоса, истончается, сама реальность как бы раздваивается и становится легче проникнуть туда, куда обычно нельзя попасть. Неспроста именно вокруг таких реальностей и крутятся сюжеты фильмов, которые провожают старый год на ТВ во славу вечного круговорота Вселенной.

Так Женя Лукашин оказывается в своеобразном зазеркалье – в квартире, которая выглядит как его собственная и находится в том же доме по тому же адресу, но не в родной Москве, а в Ленинграде. Городе зловещем и пропитанном мистикой (Николай Гоголь и Андрей Белый не дадут соврать). Городе, само название которого более чем наполовину состоит из вымышленной фамилии самого известного неупокоенного мертвеца.

Как там Лукашин, кстати, оказался? Вследствие посещения бани, а это водная стихия. Вода в свою очередь – символ многозначнейший, неотъемлемый элемент космогонических, теогонических и каких угодно мифов. Герой, направляющийся в другой мир (конечный пункт назначения, впрочем, может обозначаться и как-нибудь иносказательно), должен встретить на своем пути водную преграду, как правило, реку или море, но сгодится любой водоем или связанная с водой локация. Недаром Миша, персонаж Георгия Буркова, лукаво спрашивает у Жени: «Ты что, хочешь уйти сухим?»

В «Бриллиантовой руке» разыгрывается, по сути, тот же сюжет. Только вместо бани – круиз, вместо Ленинграда – еще более мистический Стамбул (Константинополь), один из старейших центров человеческой цивилизации, стратегически расположенный на стыке Европы и Азии. Семена Семеновича Горбункова, как и Женю Лукашина, принимают не за того, что и запускает цепь дальнейших событий.

Снова раздваивается реальность. Горбунков, нечаянно заглянувший за пределы своего привычного мира, произносит специальное заклинание «Черт побери!» (прямое обращение к инфернальной сущности) и становится против своей воли владельцем артефакта, который принадлежит миру потустороннему, и отныне вынужден пребывать одновременно и там и тут. Лишь пройдя через три испытания (мифологема троекратного повторения), связанные с искушениями вином, рыбалкой и женщиной, герой избавляется от печати зла и благополучно возвращается к нормальной жизни.

Чуть иначе устроен, но от этого не менее мифологичен сюжет «Джентльменов удачи». В отличие от Лукашина и Горбункова, Евгений Иванович Трошкин добровольно соглашается на трансцендентное путешествие, поменявшись местами с собственным доппельгангером (двойник человека, его темная сторона). Доцент – персонаж той же природы, что и злой двойник агента Купера в третьем сезоне сериала «Твин Пикс». Загробный мир здесь уже предстает не как Ленинград или таинственная чужбина, а как тюрьма, что для советской поп-культуры также вполне характерно. Откуда Трошкин бежит, прихватив с собой троицу заблудших душ, преследуя при этом сразу две цели.

Первая цель благородная – спасти эти три души. Вторая цель – раздобыть с их помощью особый предмет, обладающий, помимо высокой материальной ценности, еще и некоторым символическим наполнением и, очевидно, магическими свойствами. Предмет этот, некогда бывший собственностью самого могущественного человека ойкумены (часть мира, освоенная людьми) и служащий овеществлением бесконечной власти, является достоянием уже третьего мира, лежащего за пределами не только физического пространства, но и времени.

В «Кавказской пленнице» Шурик, до этого учившийся в вузе на некой технической специальности, занят постижением уже совсем других наук. В частности, он изучает фольклор. Мифологию, иначе говоря. В процессе чего принимает участие в похищении невесты. Этот обряд, мало где в наши дни сохранившийся, возник еще в незапамятные времена и был распространен повсеместно, находя отражение, опять же, в многочисленных мифах (похищение сабинянок римлянами, похищение Елены Тесеем и так далее). Шурик же в конечном счете невесту – студентку, красавицу, комсомолку Нину – вызволяет из символического ада. Только теперь это застрявшее в парадигме устаревших патриархальных установок общество.

Тем самым он последовательно совершает сложный путь «катабасис» (сошествие в ад) и «анабасис» (военное восхождение), воспроизводя все тот же миф об Орфее и Эвридике о путешествии в загробный мир для спасения любви. Отголоски которого, как мы уже успели убедиться, наличествуют и в «Иронии судьбы», где Лукашин также вызволяет из ада дисфункциональных отношений Надю Шевелеву, и в «Джентльменах удачи», где Трошкин нисходит в преисподнюю, чтобы увести оттуда души грешных, но хороших, заслуживающих лучшей доли мужчин.

Наконец, в фильме «Иван Васильевич меняет профессию», завершающем трилогию, Шурик, используя все полученные им в ходе долгих изысканий знания о мире физическом и мире метафизическом, конструирует алхимическую машину, способную создавать пространственно-временные порталы.

Однако заметьте: на этот раз сам Шурик никуда не перемещается. Перемещаются другие герои. Бунша и Милославский в одну сторону, Иван Грозный – в противоположную. Притом их трансцендентные путешествия изначально лишены какой-либо цели и смысла. И даже в процессе они ровным счетом ничего не приобретают и никак внутренне не трансформируются вопреки всем законам драматургии.
Почему так? Потому что, как мы узнаем в самом конце, все это происходило не наяву, а в сновидении Шурика.

Последний, таким образом, настолько в своем сознании преисполнился, что фактически уподобился тому самому богу-демиургу Янусу, овладев безграничной властью творить реальности и по своему усмотрению ими манипулировать. Но, по-видимому, утратил контроль, заблудившись в собственных реальностях-сновидениях. На что прямо намекают финальные кадры, на которых шапка Мономаха превращается в говорящую по-итальянски кошку.

Так при чем здесь Новый год-то, собственно? Притом что новогодняя мистерия имеет явственное дионисийское начало, а Дионис как раз был центральной фигурой орфизма – древнегреческого религиозного течения, основателем которого считается тот самый Орфей, сошедший в ад за своей Эвридикой. Никто же не будет спорить с тем, что Новый год – во всех смыслах наиглавнейшая вакханалия.

Это языческое таинство, в рамках которого мы буквально окружаем себя древними символами. Мы потребляем солярные фрукты, водим солярные хороводы вокруг мирового древа и совершаем обильные возлияния. Предаваясь оным конкретно в это переходное время – время умирания и воскресения самого времени, мы сами, подобно Орфею, как бы погружаемся в царство Аида, чтобы 1 января оттуда вернуться. О чем нам, точнее нашему подсознанию, лишний раз напоминают с телеэкранов Женя Лукашин, Шурик и Евгений Иванович Трошкин.