«На дне»: Про смертельную правду

В «Мастерской 12 Никиты Михалкова» представили премьеру по Максиму Горькому. Казалось бы, решение выпустить «На дне» в канун зимних праздников – весьма сардоническое, но при более пристальном взгляде в нем обнаруживаются скрытые смыслы.

Во-первых, режиссер Роман Мархолиа решил оттолкнуться от жизнелюбия и страсти, которые излучают герои пьесы, что заметно снизило градус упаднических настроений, традиционных для ее восприятия. Во-вторых, происходящее на сцене (во всяком случае, поначалу) напоминает святочный рассказ, сулящий всем несчастным и обездоленным утешение и надежду.

Многочисленные герои вереницей проходят через партер и покорно замирают у края сцены. Аскетичное пространство ночлежки в версии художника Владимира Ковальчука напоминает одновременно капсульный отель и зал ожидания, ее обрабатывают клинеры в защитных комбинезонах. Водяная взвесь несколько секунд переливается в воздухе, оседает на грубый деревянный пол, после чего процедура повторяется – методично и неспешно.

Дальнейшие события тоже разыграны словно по нотам. Сцена перегружена героями, и акценты приходится расставлять наглядно: пока говорят одни, другие старательно отводят от себя внимание. Вот Бубнов (Владимир Кочетков, лишенный привычной интеллигентности) и Медведев (Сергей Баталов) почти бесшумно играют в шашки, отпуская ругательства в заранее обозначенных паузах, Барон (Данила Дзыгар) не слишком сосредоточенно штопает пиджак, а Клещ (Александр Кижаев) обиженно включает самый настоящий паяльник.

Наблюдать за ними не менее увлекательно, чем за теми, кого можно услышать даже за пределами зала: персонажи с умом используют вверенное им пространство (ближе к финалу действие переносится на передний край сцены) и, кажется, прекрасно осведомлены об эффекте, который производят на зрителей. А сильнейшее театральное начало (в конце концов, пьеса принадлежит подмосткам уже 120 лет) позволяет им полнокровно проявлять экспрессию.

Всплески отчаяния и яростные декламации по силе воздействия напоминают природные катаклизмы, из-за чего первый акт несколько теряет в целостности: связный сюжет заменяют отвлеченные рассказы и зарисовки о столкновении мировоззрений. Их постановщик обозначает как картины, в названия которых вынесена та или иная реплика.

Разрозненность эта подчеркивает другую закономерность – найти общий язык никто не пытается. Связанные одной цепью друг друга почти не слушают и уж точно друг другу не верят. Достучаться до человеческого начала удается только загадочному Луке (Игорь Яцко), но эти семена дают всходы лишь тогда, когда у очередного несчастного кончаются всяческие душевные силы.

Остальные, как правило, в такие моменты на сотоварища смотрят с удивлением, разочарованием («Я думал – драка будет!»), а то и искренним негодованием. Кажется, что переизбыток чувств, регулярно подпитываемый пьяным азартом, продиктован бедственным положением, с которым каждый волен мириться как знает.

Даниле Дзыгару, например, удалось поймать духовное бессилие Барона, смертельно уставшего от настоящего и не сознающего будущего. Он безропотно доверяет этой потерянности, и его предел – чуть удивленное «Дальше!», из которого давно ушла вся жизнь. 

Актер (Александр Ведменский) напрасно пытается держаться – сначала по инерции, затем – ради новой жизни, которая оканчивается, так и не начавшись. Клещ вязнет в бесплотных обидах и сожалениях. И совсем не просто так ругается на сожителей Татарин (Сеферуллах Наврузбеков): «Пьяные и мертвые!»

Однако в смертельную ловушку попадают и те, чей статус мог обеспечить хотя бы подобие защищенности – во всяком случае финансовой. Но Костылев (Евгений Дубовской), решивший поиграть в хозяина жизни, лишь испуганно сучит ногами. Его Василисе (Тамара Разоренова) всегда всего мало, а молодая Наташа (Марианна Васильева), которую с таким озлобленным тщанием изводят домашние, предпочитает просто сдаться и поверить в худший исход.

В героях, оказавшихся на дне жизни, в принципе не может быть полутонов: слишком сильно их высвечивают обстоятельства. Есть только вера и безверие, надежда и отчаяние, спасение или гибель. Но именно этот выбор подчеркивает жизнеутверждающую истину – спастись можно, надо лишь отыскать внутри себя то, на что можно опереться и выстоять: «Сначала не видишь этого, потом – поглядишь, окажется, все люди ничего!» Не зря в молодом Ваське Пепле (Александр Фокин) и надежда, и злость прогорают с одинаковым жаром.

Есть в нынешней версии «На дне» и другие нововведения. Некоторые (например, полные живого надрыва песни Владимира Высоцкого) выглядят удивительно уместно. Другие вызывают искреннее недоумение, поскольку звучание устаревших слов под баночный энергетик вызывает диссонанс не столько временной, сколько стилистический.

Ни нужные смыслы, ни предельная современность и без них никуда не делись бы. Определенное постмодернистское настроение поддерживает одно лишь присутствие Михаила Пореченкова, который играет Сатина. Оно же отсылает к недавнему фильму Карена Шахназарова «Хитровка. Знак четырех» (Пореченков играл там Владимира Гиляровского, – КР) – еще одному мета-произведению, в финале которого как раз ставили «На дне».