«Мы все – зомби»: Джим Джармуш о Франкенштейне, экологической катастрофе и седых волосах

 — Почему решили снять фильм про зомби?

— У меня к зомби душа совсем не лежит. Я — поклонник вампиров. Но мне всегда нравился Джордж Ромеро. А Ромеро нравились зомби. Помню, как впервые посмотрел его «Ночь живых мертвецов» — постмодернистский апокалипсис, радикальный и изобретательный. Оценил гениальность его идей и с тех пор делю фильмы про зомби на два периода: до и после Ромеро. До него экранные зомби были не более чем вымышленные персонажи, аутсайдеры. Вспомним хотя бы Франкенштейна. Джордж стал первым, кто интегрировал зомби в наше общество, объяснил их происхождение. По его версии, они вовсе не пришельцы, а результат пагубного социального порядка и упадка общества, по сути, состояния, к которому мы быстро приближаемся, а скорее в котором находимся уже сейчас.

— Что вы имеете в виду?

— Обернитесь и внимательно посмотрите вокруг себя. В Нью-Йорке у меня квартира на пятом этаже. Иногда я смотрю вниз на улицу, на прохожих. У них опущены головы, перед глазами мелькают экраны телефонов. Сейчас люди постоянно смотрят в смартфоны. И эти телезомби делают меня по-настоящему агрессивным. Так и хочется подойти к ним и пихнуть или ущипнуть, крикнув: «Эй, проснись!» Как их разбудить?

— Вы сняли фильм, чтобы разбудить общество?

— Я хочу сказать, все персонажи в фильме являются действительно очень милыми людьми и почти всех их убивают такие же хорошие люди в образе зомби, восставшие из могил. Зомби пробуждаются и поднимаются из могил в бесконечном цикле, пока все — если хотите, все мы — не будут зомбированы. Поистине мертвые не умрут! Зомби — это результат нашего коллективного материалистического стремления к обладанию все большим количеством вещей, потому что наше общество построено на потреблении. А теперь, когда наши потребности стали ненасытными, вокруг все рушится и трескается, включая лед на Северном полюсе.

— Получается, что вы сняли экологическую картину, в которой зомби играют метафорическую роль?

— Верно, зомби мне показались хорошей метафорой. Они рождаются, потому что мы уничтожаем планету. Они не похожи на пришельцев из космоса, которые завоевывают нас, это есть мы сами, зомбированные и преображенные. Я не говорю, что я лучше. Сознаюсь, тоже наломал дров! Вместо того чтобы бросить кино и заняться чем-то полезным, экологией например, я снимаю глупые фильмы, пусть даже с прекраснейшими актерами. Завидую людям, которые умеют анализировать, восхищаюсь учеными. Я так не умею. Я лишь живу, следуя своей интуиции. Мне стыдно! Ведь если верить ученым, то нам осталось лет 10–15, хотя кто-то говорит, что если повезет, мы проживем еще полсотни лет. Я не за себя волнуюсь, мне уже бояться нечего. А вот что ожидает будущие поколения? Как выживут они?

— Теперь я понимаю, почему в вашей картине вы оставляете в живых троих молодых ребят, сбежавших из воспитательного дома…

— Там есть еще один выживший — отшельник Боб. Ну, про Боба вам объяснять не надо? С ним все понятно. Ему удалось выжить, потому что он отделился от общества и всех его социальных структур. Подростки сбежали из заключения, то есть по сути они из тех, кто не смог приспособиться к реалиям социальной системы и интегрироваться в общество. Кстати, я всегда на стороне подростков, может быть, потому, что в душе я так им и остался. На протяжении всей истории человечества именно молодежь оказывалась самой изобретательной, создавала новые течения, новую музыку, авангардное искусство и литературу.

— Почему вы решили назвать картину в честь песни Стерджила Симпсона?

— Все было совсем наоборот. Симпсон — прекрасный гитарист, которого я попросил написать песню, чтобы она соответствовала названию «Мертвые не умирают». Мне хотелось, чтобы мелодия звучала как классика, в стиле кантри начала 1960-х. Стерджил прочитал сценарий и создал хит, который слушали мои герои.

— Пересматриваете ли вы свои картины? Вспоминаете ли о своих персонажах?

— Зачем мне о них вспоминать? У них своя жизнь, и, уверен, они также ничего не хотят обо мне знать. Хотя однажды один из моих героев ко мне вернулся. В «Мертвеце» был персонаж, которого сыграл Гари Фармер. Его звали Никто и по сценарию его там убивают. Мне было так жаль этого парня, что я решил его снова воскресить уже в другой картине «Пес-призрак: Путь самурая». Я перенес его в другое столетие и поместил на крышу высотки в большом городе. И его чуть было снова не убили. Но на этот раз ему удалось спастись. Это меня очень успокаивает. Мне бы не хотелось, чтобы он остался в моей памяти мертвецом и приходил ко мне по ночам мучить кошмарами.

— Как вы относитесь к тому, что в прессе часто обсуждают не только ваши смелые фильмы, но также ваш необычный облик, включая солнечные очки, которые вы, кажется, не снимаете?

— Ну, да. (Цитирует.) «Тип, который фланирует в черных одеяниях, красит волосы в белый цвет и снимает претенциозные фильмы». (Смеется.) Не так давно меня снова спросили, когда я начал красить свои волосы. Помню, ответил, что поседел еще ребенком — это наследственное. Биология, а не мода, но мне не поверили. Теперь заявляю, что в 15 лет я поседел, когда понял, что родился индивидуалистом.