Увлекательнейшую экскурсию по столице времен Гиляровского устроили в театре под руководством Никиты Михалкова.
В этом году День города в Москве отметили с размахом. Многие столичные театры не остались в стороне и организовали тематические представления или мини-концерты. Но в «Мастерской 12», совсем недавно вернувшейся в родные пенаты – историческое здание на Поварской улице, пошли чуть дальше. Москвичей и гостей столицы, успевших зарегистрироваться на бесплатный показ, ждал музыкально-литературный праздник имени Гиляровского и его знаменитых современников – Горького, Чехова, Бунина.
По структуре постановка Евгения Дубовского более всего напоминает другую премьеру театра – «Перед рассветом» Никиты Михалкова. Но если там сцены из жизни граждан сменялись кабаре-интермедиями на мотив брехтовского «Бараньего марша», то здесь в дело вступает сам Владимир Гиляровский (Александр Фокин).
Он чинно представляется, садится за стол и начинает неспешный, но выразительный рассказ. О «бывших людях», десятилетиями ютившихся в трущобах криминальной Хитровки, ее ночлежках и кабаках, полных беглых каторжан и преступников всех мастей. Арестованных, снова этапированных в Сибирь, но неизменно обнаруживающихся на прежнем месте.
Рядом с «царем газетчиков» возвышается старинный фотоаппарат (направленный, к слову, на зрителей). И стоит только нажать на кнопку, как на сцене оживают картины былого. Первые две – из Горького. Александр Ведменский выходит в потертом свитере Актера, накрепко, насмерть забывшего любимое стихотворение. А Данила Дзыгар вновь отыгрывает манерного Барона, которому только и остается, что вздыхать о прошедшей мимо жизни. Казалось бы, отдельно взятые эпизоды из «На дне», поставленного Романом Мархолиа прошлой зимой.
Но неуловимо меняется интонация – громче звучат задорные нотки, ярче, в том числе в жестах, проявляется эксцентрика. Вместо потерянности – почти что истерический смех. Трагика загубленной судьбы никуда не девается, но свое берет чад кутежа, от которого нигде не спрятаться.
Анекдотические ситуации усиливают жаркие страсти и неумеренные возлияния. Так, любитель заложить за воротник обнаруживает дома не только недовольную супругу, но и огромного медведя, что обращает происходящее в блистательную пантомиму. А волочащийся за хорошенькой хористкой служащий вновь влюбляется в жену, решившую взять судьбу семьи в собственные руки. Это уже Чехов – «Невидимые миру слезы» из цикла «Метаморфозы» и «Хористка».
И снова прослеживается сходство с постановкой по Брехту, только над абсурдностью заданных ситуаций, подсвечивающих темные уголки человеческих душ, хочется смеяться открыто, без тихого ужаса, вползающего в сознание и сердце.
Роднят спектакли и технические ухищрения. Чудеса отремонтированной сцены проявляются в полную силу: от экранов, превращающих происходящее в немое кино, до мгновенной смены интерьеров и погодного волшебства вроде метущей пурги и звездопада.
Все внимание, впрочем, все равно приковано к артистам, излучающим какую-то монументальную жовиальность: немалое пространство сцены заполняют сила их голоса (а здесь звучат и народные, застольные песни, и «Аве Мария»), выразительность движений и почти фарсовая размашистость жестов.
К финалу среди многоголосия развеселой Москвы, где «народ заменила публика», особенно отчетливо выделяются два, взятых из «Чистого понедельника» (также принадлежащего циклу «Темные аллеи»). К слову, именно памятник Бунину нужно пройти, если идти по Поварской улице из центра.
Эта зарисовка превращается в настоящий пластический экзерсис Георгия Иобадзе, в котором чувства обостряются до предела. Героев бросает из огня в полымя – от «Метрополя» и Художественного театра до храма Христа Спасителя и монастырского подворья в реальности, от Вологды до Сахалина в мучительных мыслях. В ней же проявляется самое трагическое и при этом самое чистое начало. И, кажется, находится выход из неразрешимого положения.
Во всех остальных эпизодах женскую долю характеризовало принужденное терпение, а свобода воли закреплялась в основном за мужчинами, независимо от их морального облика: и любовница, и жена из «Хористки» терпели престарелого волокиту-скупердяя, а горьковская Настя хоть и превращалась в красавицу Княжну, становилась жертвой ревнивого приятеля, чье умение держать слово никак не влияло на его умение держать себя в руках.
Здесь же женщиной делается – и, что самое важное, – мужчиной принимается ее выбор. Осознанный, но все равно болезненный и оттого почти катарсический. И неприглядная сторона жизни вдруг отступает под натиском этого света. За вспышкой следует несколько секунд безмолвной темноты, но в ней уже теплится незримый луч надежды. В конце концов, не зря на поклонах артисты поют «Бывает все на свете хорошо» – явный оммаж и городу, и своему художественному руководителю, – и этой верой заряжают зрителей.
Комментарии