«Капитанская дочка»: Эталон русской классики на театральной сцене

Мечту поставить «Капитанскую дочку» Сергей Безруков вынашивал давно: несколько лет назад на фестивале «Фабрика Станиславского» даже выпустил авторский эскиз. Он был размашистым ­– со взрывами, каскадерами, конниками. Но со временем постановщик свой подход переосмыслил – и на сцене Губернского театра появилась другая инсценировка знаменитого романа. При этом изначального размаха она не потеряла, а в глубине только приобрела.

Безруков говорит, что отталкивался от главы «Суд», где Петр Гринев (Олег Савостюк) предстает перед следствием и не называет имени своей возлюбленной Маши Мироновой (Александра Лукьянова), чтобы оградить ее от очной ставки с преступниками. «Вспоминая события, все как бы погружаются в них и погружают зрителя – без крови, без внешнего ужаса», – объясняет режиссер.

Происходящее действительно напоминает следственный эксперимент. Вот на сцене появляется писарь с лучиной и зажигает расставленные на канцелярских столах свечи. Аромат горящего воска смешивается с запахом древесины – приподнятая сцена почти полностью ей обита. В темноте проступают силуэты пленных. Слышатся песнопения на башкирском, дребезжат кандалы. Когда одного из мятежников пинком поднимают и окатывают водой, тот задыхается от холода и неожиданности. Брызги долетают до первых рядов.

Так же стремительно, без предупреждения прошлое будет вторгаться в настоящее. 18-летний офицер держит ответ перед следствием, и все, кого он называет, материализуются в пространстве – к вящему удивлению и недовольству генерала Маврина (Сергей Вершинин), ведущего допрос. Вот сентиментальный старик Савельич (Юрий Колганов), готовый без раздумий сложить голову за молодого барина, а вот разъяренный отец (Григорий Фирсов), отрядивший наследника простым солдатом в далекую Белогорскую крепость. Ее-то и осадил Емельян Пугачев (Дмитрий Карташов) вместе со своим казачьим войском.

Дело принимает крутой оборот, и всех зрителей разом берут в понятые. Некоторым раздают меховые шапки – в отряде были башкиры, надо бы соответствовать. Казаки, гремя цепями, спускаются в зал, стражники выкатывают пушку и дают оглушительный залп. В нескольких метрах уже мастерят самодельную виселицу, откуда-то достают искусственную кровь. Страха действительно нет, только интерес к живейшему представлению: герои постоянно существуют на сцене, перебрасываясь взглядами, сжимая кулаки, дрожа от стыда. Только глаза прячут иногда, чтобы избежать пристального внимания.

Ужаса прибавится во втором акте: уже не будет ни опальной лихости, ни нелепых правок. Начинается он с рождественских гуляний, во время которых Маша Миронова ищет встречи с императрицей. Пугачев в тюрьме, волнения улеглись, но посреди колядующих все так же неустанно бродит смерть. Картинка станет еще более сюрреалистичной, когда по царскому повелению все бросятся восстанавливать события заново: генерал со смешной маской под мышкой, встревоженные придворные, растерянные скоморохи. Капитанская дочка начнет говорить, и плохо станет Гриневу. Затем – всем остальным.

Спешно выкатывается пушка, заставляя зрителей снова вжаться в кресла, но выстрела уже не требуется. События того дня Маша переживает по-настоящему – ее горе бьет наотмашь, рикошетом расходясь по собравшимся. Она рыдает у тела казненного отца и при виде матери кричит так пронзительно, что хочется зажать уши. Окружающие держат лицо – в силу возраста и положения, – но явно делают это из последних сил. И непросто поверить, что для студентки Александры Лукьяновой это дебют.

Не меньшая ответственность и на Олеге Савостюке: первый акт он завершает со связанными руками и петлей на шее. Во взгляде – неверие в такую жестокую судьбу, но ее безусловное принятие. Шокирующий опыт, особенно для 22 лет. Ему, впрочем, вполне можно дать и 16 – особенно когда он крутит в руках игрушечных солдатиков. При этом актерам обстоятельства явно играют на руку: сложно сказать, кто больше напуган таким неотрывным вниманием со стороны – они сами или их герои. И возможность перевести дух, спрятать лицо в ладонях, выглядит не юношеской блажью, а жизненной необходимостью.

Пугачев, как и у Пушкина, воспринимается как второстепенная, одновременно мистическая и очень реальная фигура. Почти что злой рок, который властвует над всем, даже будучи закованным в кандалы. Присутствие атамана кажется страшным сном, более всего – когда он появляется в алом кафтане накинутом поверх плеч, и только звук цепей, опутывающих его руки и ноги, возвращает всех к реальности. Он спокоен, даже вальяжен, но способен враз перемениться. Чем сменится бокал с вином в его руках – крестом или мечом – предугадать решительно невозможно.

Бешеная энергетика заставляет вспомнить знаменитую картину Ильи Репина, запечатлевшего Ивана Грозного в момент страшного откровения. И отсылка, похоже, сознательная: та же кровь на руках, тот же непреднамеренный, вышедший из-под контроля акт насилия. И если в Петре Гриневе верность и честь не вступают друг с другом в противоречие, в Пугачеве невероятным образом сплетаются жестокость и милосердие. И, конечно, неуемна в нем казацкая удаль. Она же позволяет мятежникам бесстрашно сплясать в последний раз – перед лицом самой смерти.

В итоге Сергею Безрукову и его команде удалось невероятное. Во-первых, сохранить авторский текст в малейших деталях. Во-вторых, правильно донести заложенные два столетия назад смыслы – о верности Отечеству, цене предательства, значимости прощения – по-христиански всеобъемлющего. В-третьих, оживить происходящее так, чтобы даже самые юные зрители смогли прочувствовать всю тяжесть событий. В том числе благодаря актерам, которые должны одновременно существовать в двух временных плоскостях и испытывать физический дискомфорт – на коленях здесь оказываются очень часто.

И тем ценнее, что дело государственной важности на сцене Губернского театра превращается в захватывающее приключение, которое проживается на одном дыхании. Независимо от возраста: для школьников это уникальный способ познакомиться с классикой, а для взрослых – шанс прочувствовать ее заново, всем своим существом.