Серьезный разговор о главном с актером, режиссером, продюсером, педагогом и худруком.
Сергей Безруков органичен во множестве ипостасей и везде востребован как мастер высочайшего класса, который полностью отдается своему делу и, кажется, не останавливается ни на минуту. Собственно, именно поэтому наш экспертный совет единогласно назвал артиста «Звездой года», вручая ему итоговую премию «КиноРепортера». Неудивительно, что Сергей Витальевич на разрыв, и мы его поймали в перерыве между съемками в Иране, выступлением в Болдино и открытием театрального фестиваля в Москве. Безруков раскрыл свои профессиональные секреты, рассказал об экшен-триллере «Август», который мы так ждем, о танцевальных импровизациях в «Плевако» и воспитании молодежи.
В студии, где готовится наша съемка, Сергей Витальевич материализуется почти незаметно, хотя, конечно, это не так: Безруков, который не приемлет в свой адрес обращение «звезда», но по всем параметрам под него подходит, – желанный гость в любом месте. Особенно если знать, насколько он загружен: позднее он признается, что не планирует давать новых интервью до поздней осени, а то и до зимы. Пока же Безруков разминается перед входом в кадр. Я выдерживаю почтительную дистанцию, пытаясь поймать его взгляд. Почти сразу терплю поражение: герой, привыкший к жесточайшему графику и буквально вплавивший профессионализм в собственную натуру, сконцентрирован исключительно на съемке. Понимаю, что, когда придет время интервью, его безраздельное внимание будет направлено уже на меня. Шанс уникальный, и пользуюсь им без остатка.
Вы сыграли капитана Алехина в фильме «Август». Это далеко не первая экранизация романа «Момент истины»…
— Да, в 1970-х эту роль играл Сергей Шакуров, причем сам он считает ее своей лучшей работой. Но мы, к сожалению, проект так и не увидели. Не понимаю почему. А так, конечно, экранизаций было достаточно. И одна из самых ярких – это «В августе 44-го». Сразу вспоминается классическая сцена на поляне в исполнении Евгения Миронова. Так или иначе, в голове всегда крутилась именно эта версия – из-за великолепного состава, крепкой истории и сильнейших актерских работ.
Сложно было абстрагироваться от нее?
— Когда работаешь над очередной экранизацией, оглядываться всегда вредно. Надо идти вперед и создавать что-то новое. Тем более что в основу «Августа» лег сценарий, написанный Сергеем Снежкиным по мотивам романа. Это дало нам ту самую свободу творчества. В качестве примера: в книге Владимира Богомолова ни разу не употребляется аббревиатура СМЕРШ (подразделение контрразведки, сокращение от «Смерть шпионам!», – КР). А в нашей версии она будет.
Не боитесь, что зрители будут сравнивать два фильма?
— Конечно, у людей моего поколения будет ревностное отношение: «Что вы еще нам покажете»? Ведь для многих эта книга была настольной. Да и сам фильм «В августе 44-го» – блестящий военный детектив про разведчиков. Но наша история – психологический триллер, связанный больше с персонажами, чем с обстоятельствами, в которых они оказались. Про обстоятельства все известно – дело все равно кончится той самой поляной и разоблачением. Поэтому перед нами стоял вопрос не что показать, а как. Судьбы конкретных людей и возможность заглянуть в их сознание – вот что меня заинтересовало. В прошлой экранизации Алехин был человеком из ниоткуда. Мы не знали, откуда он пришел, о чем думал, чего боялся. Его личной драмы в сценарии просто не было.
Зато в «Августе» сцена, когда ваш герой делает выбор между профессиональным и личным, оказывается невероятно пронзительной.
— Алехин – советский человек, для которого долг превыше всего. Тем более что за окном война и такие же люди со своими проблемами – говорить о личном просто нельзя, не ко времени. И когда он понимает, что по его вине заболела дочь и ситуация серьезная, он сам себя приговаривает. Потому что как отец был обязан спасти своего ребенка, защитить семью. А раз этого не сделал, то виноват. По сути, Алехин ищет смерти. Но он не может просто умереть. Хотя в русской армии стрелялись. Не знаю, сильная ли это черта характера, но мне лично это кажется достойным офицера. В сериале «Троцкий» я играл генерала Владимира Скалона, который не выдержал подписания Брестского мира и застрелился.
Честь офицера…
— Да, но Алехин хочет сделать это в бою. Выполнить задачу и умереть. И в лес со своей группой идет, понимая, что все они такие же смертники, как и он. Что каждый пойдет до конца. Другое дело, что сам он идет еще дальше. Думаю, многие задавались этим вопросом – почему он не попросил кого-то развязать или разрезать узел на этом мешке (те, кто читал роман, поймут, о чем я говорю). Элементарно, по технике безопасности – он же командир группы! Но Алехин вызывает огонь на себя, буквально кладет голову на плаху. Потому что не может себе простить, что практически погубил свою семью. Что это – самопожертвование, наказание, самобичевание? Не знаю. Это уже ближе к Достоевскому. Но мне эта история гораздо интереснее была актерски, потому что возникает психологизм. И понимание, что каждый из нас – это отдельный мир, разгадать который до конца невозможно. Алехин действует вне логики, нарушая все ее законы. По сути, идет путем самурая, планирует совершить харакири. Но перед этим наносит смертельный удар врагу.
Когда читали сценарий, сразу отмечали противоречия в характере героя? И как их разрешали для себя?
Не хочется даже представлять себя в такой ситуации. Потому что за детей я готов умереть, конечно. Если у тебя отнимают родных людей, родную землю, в крови вскипает благородная ярость, ты становишься неудержимым воином. И не мне судить Алехина. Думаю, решение в конечном счете будет за зрителем – насколько он оправдает его поступки. Ведь даже дочь, которая ему является, просит: «Не надо, папа, ты ни в чем не виноват». Наверное, для человека в любой ситуации главное – либо смириться и умереть, либо продолжать бороться. Научиться прощать. Научиться быть выше каких-то обстоятельств.
Тема прощения есть и в экспериментальной драме «Искупление», где вы тоже сыграли человека с перепаханным войной сознанием.
— В этом фильме война существует как данность, то, с чем человек приходит в историю. Мой герой загубил много душ. Да, он сделал это за мир, царя и Отечество, но при этом нарушил самую главную заповедь – не убий. Это Русско-турецкая война, и вера по ту сторону другая, но все равно это люди. И тут вопрос в том, насколько человек оправдывает себя и ищет способ замолить грехи. Потому что душа его неспокойна. Мне было интересно поговорить о душе. Это всегда полезно – о душе думать. Для этого занятия нет какого-то конкретного времени.
Вы очень органично существуете и в исторических проектах, и в современной тематике. Что помогает в первую очередь?
— Внимание к деталям. Любой исторический проект – это детали. Допустим, в сериале «Плевако» в кадре всегда подлинные вещи. Они рождают реальную атмосферу того времени. И в определенном смысле воспитывают артиста, меняя его отношение к происходящему. Ты словно переносишься в другой мир. Если все условно, то и эмоции будут условными. Хотя существует, допустим, условный театр, который я тоже очень люблю, но он требует серьезнейшей психологической работы. Такой процесс не всем подвластен, и это уже высший пилотаж, когда ты можешь работать и в бытовом театре, и в реалистическом, и в условном.
О том, что Безруков всегда знает, что и как хочет сказать, заметила еще на пресс-встречах в Губернском театре. Но при личном общении такая программность (разумеется, в лучшем смысле этого слова) приобретает неожиданную тональность: ощущаешь особую искренность, которую Сергей Витальевич вкладывает в разговор. Это обезоруживает – наблюдать, как перед тобой раскрывается человек такого масштаба. Тяжелее всего отводить от лица Безрукова взгляд: время ограничено, надо успеть обо всем спросить, и на часы мне приходится посматривать регулярно.
У вас с супругой Анной Матисон большое количество совместных проектов, где она выступает как режиссер, а вы как актер…
— Аня всегда предлагает очень неожиданные для меня как для актера работы. Не использует мое амплуа, не спекулирует на образах, которые уже были. Это всегда поиск, очень интересные процессы познания самого себя. Я выступаю за это бесконечное познание, развитие профессионализма, который, конечно же, с учетом уже сыгранных ролей и просто возраста превращает тебя в состоявшегося артиста. Но говорить о совершенстве в отношении самого себя некорректно и неэтично. Этот процесс нужно длить, пока есть такая возможность. Считать себя неидеальным – это правильно для актерской профессии.
А пробовать в профессии можно все?
— Наверное, да. Лишь бы это не претило твоим собственным внутренним ощущениям, твоей совести. Думаю, это самый главный критерий.
Но такая свобода ведь предполагает и выход за рамки профессии?
— До фильма «После тебя» я не думал, что вообще способен сыграть артиста балета. Я очень любил танец. В Школе-студии МХАТ был одним из лучших учеников. Но представить себе, что когда-то у меня будет такая роль! Аня во мне это увидела. Я ей благодарен, потому что это было совершенно неожиданно. И когда на Международном кинофестивале в Токио меня приняли за экс-премьера Большого театра и бегали за мной с криками: «Мистер Темников!», она мне шептала: «Не выдавай всех секретов, не говори, что ты Безруков, просто кивай». Я подыгрывал, и мне это было приятно. Или, допустим, она увидела во мне рокера в «Заповеднике». И благодаря этой работе по Довлатову у меня появилась группа «Крестный папа». На мое 45-летие мы дали большой концерт в «Крокус-Сити».
Звучит как детская мечта.
— Может быть, в далеком детстве у меня действительно мелькала такая мысль – выступать с гитарой на сцене. Петь как рок-звезда. Может быть, потому, что я увлекался нашим перестроечным роком, и какие-то мысли были – от «Наутилуса» до Цоя. Аня дала мне такую возможность. Я до сих пор выступаю. И совершенно по-другому себя чувствую, когда выхожу на сцену, хотя я и драматический артист. Внутри что-то происходит, это какая-то химия, которую сложно объяснить словами.
Вы придерживаетесь формального распределения обязанностей – режиссер главный, а актер – подчиненный?
— Нет! У нас хорошая совместная работа. Я супруге доверяю на сто процентов, поэтому ее замечания для меня очень ценны. Если ей надо, чтобы я сделал именно так, я сделаю. С другой стороны, когда я сымпровизировал танец в том же «Плевако», она специально выделила время на съемки. Вы же знаете, что такое тайминг в кино: если не закончить вовремя, начинаются переработки всей группы. И Аня специально сократила одну сцену, чтобы успеть снять этот танец. Он потом стал вирусным, и мы его внедряли практически в каждой серии. А я просто подсмотрел на YouTube элементы калмыцкого танца и добавил в импровизацию. Вот так это интересно зашло.
Долго раздумываете над новыми предложениями?
— Это всегда спонтанно. Я очень не люблю вопросов о творческих планах. Думаю, можно любого артиста спросить, и каждый скривит лицо и скажет: «Господи, начинается опять». Сейчас вроде бы раскрыли тайну…
Вы об иранском проекте?
— Да, идут съемки сериала «Трудно быть богом». Ранее я отказался от предложения сыграть в нем одну роль – сказал, что мне не совсем интересно, потому что нечто подобное уже делал. Сильно жалел, потому что проект крутой и команда замечательная. Через какое-то время на меня опять вышли и предложили уже другую роль – дона Кондора. И она мне очень понравилась. Мне все-таки повезло сниматься. Держим кулачки, надеюсь, все получится. Иран – это, конечно, совершенно другая планета, абсолютный Арканар. На острове Киш в августе до 60 градусов жары бывает… Мы снимали не при такой температуре, но все равно было очень тяжело. В раскаленной пустыне, среди песчаных скал, на палящем солнце. Прятались от него, конечно, но в этих шикарных костюмах, реалистичных и довольно плотных, находиться было практически невозможно.
Безруков отпускает еще пару ремарок об экспедиционных трудностях. В его глазах при этом неподдельный восторг. Он вообще, похоже, о процессе съемок и профессии может говорить не переставая.
Получается, творческую жизнь вы выстраиваете по принципу make time: выкроить один день там, другой – здесь?
— Да. Допустим, этим летом у меня пять проектов. И я целиком полагаюсь на своего агента, который к тому же еще и кастинг-директор. Это вообще серьезные люди, от которых много что зависит – могут и развести съемки, и свести. Бывает, звонишь и говоришь, что очень хочешь сняться. Ну раз хочется, значит, нужно попытаться. Я всегда говорю: «Надо сделать невозможное», но иногда невозможное действительно невозможно, потому что в сутках не 48 часов. К сожалению, приходится чем-то жертвовать. Знаете, как сердце кровью обливается, когда отказываешь? И самое главное – не обидеть, потому что отказываешь не потому, что не хочется, а потому что физически не хватает времени. С другой стороны, позже понимаешь, что уходит то, что, может быть, тебе и не надо было. Судьба тебя ведет.
Но в моменте все равно обидно?
— Что греха таить? Иногда даже ругаешься. Потом с годами переосмысливаешь ситуацию, которая произошла. И в личной жизни, и в творческой. И понимаешь, что так должно было сложиться. Если бы не случилось одно, ты бы никогда не получил чего-то другого. Никогда не надо сетовать на судьбу. Сдаваться сразу тоже не нужно, но, может, просто надо повернуть в другую сторону и там найдется нужный выход.
У вас есть такой пример?
— В проекте «Викинг», который мне очень нравился, мы с режиссером Андреем Кравчуком долго искали мой образ – было несметное количество проб. И я, честно говоря, совершенно отчаялся и искренне в какой-то момент сказал, что сдаюсь. И благодаря тому, что я все-таки это сделал, в моей жизни возникли совершенно другие проекты. Жизнь пошла иначе. Поэтому иногда, может быть, стоит от чего-то отказаться. Но тут мы приходим к замечательному слову «интуиция». Это то, чем все хотят обладать.
Очень созвучно со смирением.
— Смирение – одна из составляющих. Оно может быть предвестником того, что ты почувствуешь потом. Вообще актерская интуиция – это подарок. Если ты ей обладаешь, то практически не делаешь неверных шагов. Хотя все время идти правильно, очень скучно. Ровный полет в нашей профессии только вредит. Нужно спотыкаться, нужно падать, нужно подниматься. Это дает твоей эмоциональной памяти возможность постоянно быть в форме. Мы же играем на себе. И насколько мой инструмент идеальный, зависит от меня самого. Да, слишком тонкие струны могут лопнуть, и в этом опасность профессии. Поверхностно играть могут все, а по-настоящему проживать – только те, кто научился нырять и готов это делать. Потому что иногда это страшно. Выдержит твоя психика это погружение или нет?.. Именно из-за этого страха кто-то идет за техникой… Но это уже вещи, которые я объясняю своим студентам.
Комментарии