«Главное — не волноваться»: Как снимали эротические сцены в «Тексте», «Аритмии» и «Верности»

Егор Баранов («Саранча», 2013)

Я поставил перед собой сложную задачу — снять чистую драму, наполненную сексом, так, чтобы это была эстетическая эротика. Я считаю, что если уж снимать секс, то это должно быть как танец. И тут, конечно, очень важна химия. Петю (Петра Федорова, — прим. «КР») и Паулину (Андрееву,— прим. «КР») мы пробовали с другими партнерами, но только когда они встретились, все заработало. Потом мы выстраивали пластику и, чтобы ничто не мешало, репетировали в квартире втроем. Я все показывал на себе, мы много смеялись, и это помогало раскрепоститься. На площадке тоже создавали максимальный комфорт. Операторов, например, накрывали черной тканью, словно их нет вовсе. Продумывали все до мелочей — движения, паузы, одежду. Скажем, в одной из сцен стало понятно, что нужен лифчик, который расстегивается спереди. Иначе герои не смогут в этот момент смотреть друг другу в глаза, а это очень важно. Эротика — важный прием, своего рода диалог тел, которым можно сказать очень многое. Через то, как герои «Саранчи» занимаются любовью в начале фильма и в конце, можно проследить, как трансформировались их отношения. Некогда нежная романтическая связь превращается в борьбу двух тел в желании сожрать друг друга.

Наталья Меркулова («Интимные места», 2013)

«Интимные места» — наша с Лешей (Алексей Чупов, муж и соавтор Меркуловой, — прим. «КР») дебютная работа. Конечно, мы хотели, чтобы кино было заметным, и больше всего боялись, что получится унылое говно. Так что на уровне сценария развлекались как могли, и в период кастинга не всем актерам «зашли» наши сцены. Тогда перед нами встал выбор: убирать обнаженные сцены или нет? Мы подумали и решили: если сами будем цензурировать свое кино, то это будем уже не мы. А тогда зачем? Ради чего? Какой смысл в этом фильме? И мы стали искать «своих» людей — таких же травмированных первертов, какими являемся сами. Для меня раздетый человек — это прежде всего свободный человек, как при рождении. Откровенный, честный, без социальной роли и маски. Трогательный, нежный, совершенный. Не бывает некрасивых тел и некрасивых людей. Для нас не существует никакой «моральной» границы ни в кино, ни в искусстве в целом. Мне кажется, любая граница отбирает талант у автора. У нас, например, не получается писать, если границы кем-то установлены. В «Человеке, который удивил всех» мы шли другим путем. Уже хотелось идти за трансформацией человека: тактильность, телесность, нежность, жаркость. Для себя я называла это «проинтуичить». Главная задача была — отключить мозг, перестать анализировать, просто следовать за фильмом, ведь в какой-то момент он начинает тебя вести. И если вовремя не включить автопилот, можно прокараулить этот момент. Большая удача ухватить пластику своего кино. Дальше оно диктует само, и это не я прошу раздеться актера — этого хочет кино. Кто я такая, чтобы с ним спорить?

Павел Руминов, («Машина любви», 2016)

Одна женщина спросила, снял бы я этот фильм, если бы у меня был не такой огромный член. Не знаю, может быть, да еще обыграл бы это как-нибудь самоиронично. Так или иначе, вы даже не представляете, какая в «Машине любви» тонкая грань между реальностью и тем, что мы с Наташей (Наталья Анисимова, исполнительница главной роли и на тот момент девушка Павла, — прим. «КР») друг другу разрешили! Считаю, она вообще убрала всех актрис — просто потому, что в сексуальных сценах сыграла напрямую. Когда объяснял ей задачу, то сказал: «Ты будешь сосать мой член и плакать, и ощущение будет как в комедиях Рязанова». И мне кажется, получилось: при просмотре ощущение порнографии постепенно уходит, потому что оно в голове. Не может быть фаллос опаснее пистолета. Это не радикальный фильм, это история любви, в которой члену уделено ровно столько места, чтобы картинка складывалась в единую радугу, какой ее создал Бог. Без него это было бы как «Форсаж» без машин.

Борис Хлебников, («Аритмия», 2017)

Вообще, в российском кино со времен СССР в отношении секса мало что изменилось. И актеры, как и все мы, в большинстве своем остались зажатыми. Для многих раздеться на экране — это табу. Поэтому даже если проект в целом интересен, но в сценарии есть постельная сцена, просто отказываются сниматься. Иногда спасают дублеры, но чаще приходится искать тех, кто смотрит на это проще. Обо всем этом я размышлял, еще когда снимал «Озабоченных» (шоу ТНТ с Юрием Колокольниковым и Марией Шалаевой, — прим. «КР»). Там было очень много эпизодов 18+, но все их вырезали, когда сериал поставили на более раннее время. Так вот я тогда еще понял, что главное, снимая секс, не волноваться, потому что твоя нервозность тут же передается актерам. Сцену секса на кухне в «Аритмии», которая была одной из ключевых для развития сюжета, мы сняли за пять дублей. Конечно, я увел всех от мониторов и оставил на площадке только оператора и звукорежиссера. И все равно это было очень тяжело для Иры и Саши (Ирины Горбачевой и Александра Яценко, — прим. «КР»). Снимали мы целыми дублями — весь эпизод от начала до конца, и первые два мы запороли, потому что актеры смеялись. Я не чувствовал их внутреннего напряжения — они умеют его прятать, но, когда мы все отсняли, пришлось отменить запланированное на день, потому что Горбачева и Яценко были не в состоянии.

Нигина Сайфуллаева («Верность», 2019)

Мне интересна тема сексуальности, я с удовольствием изучаю, что там от чего зависит, как устроены механизмы, которые движут нами. В «Верности» очень не хотелось сделать эротику ради эротики, то есть показать член просто потому, что это «вау», я точно не хотела. И собственно, не показала. Мы долго про это говорили с Сашей и Женей (Александром Палем и Евгенией Громовой, исполнителями главных ролей, — прим. «КР»). Искали ту границу, где история рассказана. То есть нужно нам здесь видеть больше, чем условно написано в сценарии, и если да, то зачем. Если эмоции переданы, смысл донесен, то дальше мы приняли решение не ходить… Я очень щепетильна в подходе к откровенным сценам. Естественно, прошу всех выйти — пытаюсь приблизить хоть как-то атмосферу к реальной. А еще стараюсь тщательно спланировать, как мы это будем делать. Пока мы все-все-все не обсудили, я не смогу снимать. И актеры не смогут. Но когда все проработано в деталях — как, где, ритм, какие движения, какой смысл, какая там драматургия заложена, — неловкость исчезает.

Клим Шипенко («Текст», 2019)

В контексте мирового кино секс давно уже не является чем-то экстраординарным, событийным. Безусловно, мы запоминаем какие-то выдающиеся сцены — в «Основном инстинкте», «Последнем танго в Париже», «Бале монстров», но это не вызывает шок и тем более осуждение. Скорее что-то такое: «О, круто, эти актеры решились!» В России подобные эпизоды чаще воспринимаются как разврат. Со времен «Маленькой Веры» кинематографисты борются, ломают стереотипы, пытаются объяснить, что это всего лишь художественный прием, но в отношении к сексу на экране мы отстаем минимум лет на 20. Проблема в том, что секс — неотъемлемая часть человеческих отношений, и когда режиссер снимает о них фильм, ему так или иначе приходится влезать на эту территорию. Именно приходится — мне, например, очень сложно отдавать команды типа «Положи руку ей на грудь!», «Дыши громче!» — чувствую себя каким-то извращенцем. А актерам еще тяжелее. Помогает небольшое количество алкоголя — он раскрепощает. Вообще, проще снять экшен, чем секс. Но от этого зачастую не уйти, потому что герои расходятся из-за секса или, наоборот, сходятся. Нужно показать неудовлетворенность или, соответственно, удовлетворенность персонажа. И без этих сцен мотивация тех или иных поступков остается неясной. Еще учась в университете, я приехал в немецкую киношколу DFFB, где был спецкурс по съемке эротических сцен. Люди полгода учились этому, потому что понимали: секс — мощнейший инструмент.