«Думаете, просто мне было первые десять лет в Москве?»: Интервью с Дмитрием Дибровым

— Дмитрий Александрович, время писать мемуары?

— Чтобы мемуары — нет, но книжку про телевидение я пишу. В 60 лет у всех возникает потребность учить. Как говорил Ларошфуко, старики потому любят давать хорошие советы, что уже не могут подавать дурные примеры. Вот и пишу, потому что я один из немногих, кто в моем возрасте еще в профессии и кто помнит то десятилетие, когда работать на телевидении было романтично.

— Конец 1980-х — начало 1990-х?

— Именно! В 1987-м меня взяли корреспондентом во «Взгляд». И тогда признаться, что не смотришь телевизор, было так же неловко, как сейчас сказать обратное. Я убежден, что время — это маятник, и он рано или поздно качнется в другую сторону. Тем более сегодня совершенно необязательно, чтобы твой продукт вещала Останкинская башня. Достаточно вайфая. Зритель или юзер все равно смотрит на экран, а он имеет одни и те же законы и тогда, и сейчас. Их я и пытаюсь описать в своей книге. Сегодняшний видеоблогер находится, мне кажется, в том же положении, что и мы с Листьевым, Парфеновым, Любимовым в конце 1980-х. Мы изобретали ведь все на коленке. Потом-то поездили, посмотрели, увидели, что коллеги зарубежные делают. Выяснилось, что работают они приблизительно так же, как и мы, в том же направлении. Просто у них мощная аппаратура, а мы свою вынуждены были паять сами. (Смеется.)

— А что тогда было для вас главным двигателем?

— Любой человек штурмуем дьяволом и его демонами. Это и есть Армагеддон, описанный в «Апокалипсисе». Не надо ждать четырех всадников, они уже у тебя на пороге. И у каждого внутри битва уже происходит. Есть три демона — деньги, власть и слава. Каждый выбирает для себя. Тот, кто подвержен демону денег, не будет стремиться к славе, ведь доллары и евро любят тишину. Мой демон — слава. Мне кажется, он самый полезный другим людям дух. Потому что нет возможности завоевать славу иначе, кроме как быть нужным максимальному количеству людей. Можно, конечно, сказать: «Да, посадят тебя в телевизор и каждый вечер будут показывать — тут и лошадь станет знаменитой». И такие случаи были, но надолго ли?

— Вы начинали вести свои эфиры в такой непосредственной, порой даже нахальной манере. И это сработало! Вы намеренно так себя вели?

— Конечно! В 1990-е мы все делали намеренно. Только кажется, что это стихийно найденные решения, — мы думали надо всем, даже над манерой говорить и как вести себя в кадре. Главный итог моей карьеры на телевидении в том, что я привел на экран простого человека. Например, телефон в прямой эфир — до меня этого не было. Во «Взгляд» звонили, но мы не слышали голоса человека, звонок попадал в студию, где сидели ассистентки, записывали вопросы и, если он казался им стоящим, передавали текст ведущим, и ребята зачитывали. При мне впервые зазвучали голоса зрителей. А потом сам телевизор научился разговаривать с людьми на их языке.

— Это вы про «Антропологию»?

— Да. Потом там появился еще и чат. Я в «Антропологии» впервые постарался поженить могильщика с будущим трупом, то есть интернет с телевидением.

— Сейчас многие ваши коллеги делают свои передачи на YouTube. Вам интересен этот формат?

— Я с большим уважением отношусь, например, к работе коллеги Парфенова. «Парфенон» — прекрасный продукт. И передача «Намедни» вновь была бы классная, если бы вернулась на ТВ. Но я хочу в инстаграме делать некое шоу, уроки жизни. Монтирую сейчас несколько выпусков. Посмотрим, как пойдет. Кроме того, это моя борьба со склерозом. Если мозг работает, то Альцгеймер далеко.

— Что это будет за шоу?

— Новеллы о том, что меня волнует в жизни. Но без политики — надоело. Например, один из выпусков — вся этика и вся практика отношений с главным предметом в нашей жизни — мобильным телефоном. Есть ли место такой программе на телевидении? Не думаю. Там надо делать все для того, чтобы можно было рекламировать средства от преждевременной плешивости и изжоги. А тут я — этику зрителю преподавать!

— Почему в передаче «Кто хочет стать миллионером?» уже много лет играют только звезды и совсем нет обычных людей? Рейтинги выше?

— Конечно, и не только. Мы ведь с Константином Эрнстом, действительно, очень добросовестно приглашали много интересных людей: учителя у нас играли, курьеры банков, пенсионеры. И у них суммарно больше выигрышей было. Но рейтинги показывают, что зрителю у экрана телевизора это неинтересно. Нравится нам это или нет, но какие-нибудь «Воронины» для них важнее, чем такая же семья, живущая по соседству. Сейчас в чем значение программы «Кто хочет стать миллионером?», в чем ее принцип? Мой главный герой — это зритель, а не гость — обязан ударить себя по коленям и крикнуть жене на кухне: «Смотри, Маша, ты считала меня дураком всю жизнь, а вот я раньше, чем этот актер, знал ответ на вопрос». Потому что там про рыбную ловлю было или про хоккей, например. Если я этого достиг, все, зритель мой, я выиграл.

— На нашей фотосессии вы с гитарой. Вы ведь их коллекционируете, да еще и делаете…

— Сейчас сделал еще одну с укороченной мензурой. Новую двенадцатиструнку вот купил. Кроме того, в работе и банджо пятиструнное.

— Банджо?..

— Мне кажется, инструмент выбирает человека. В 1976 году в Москву приехал Рой Кларк, и его концерт показали по телевизору. Выступление меня просто убило, этот звук ни с чем не сравнимый, хрустальный. Потом, когда я впервые приехал в «Останкино» из Ростова-на-Дону в качестве участника программы «Веселые ребята», встретил парня-банджоиста — и это фантастика. Он мне говорит: «Вот тебе три упражнения, сиди и повторяй их. Если научишься, то будешь играть». И я сидел потом в Ростове с утра до ночи, играл. Так банджо научило меня, простого ростовского паренька, работать по 12 часов в день.

— Кстати, ваша жена тоже из Ростова. Там самые красивые девушки?

— Конечно, самые красивые! Но на вкус и цвет товарищей нет. Многие достойные главы семейств России полагают, что у них есть своя доктрина, кто самая красивая жена и мать в нашей стране. Но я считаю, что они именно в Ростове. Кроме того, нам с Полиной легче друг с другом — мы одинаково шутим, у нас есть общая манера говорить и акцент. Думаете, просто мне было первые десять лет жить в Москве?

— Над вами смеялись из-за акцента?

— Еще до того, как я начинал говорить. А чего они смеялись? Может, я что-то умное хотел сказать. Может, я и говорил. Но сначала надо было подождать, когда пройдет первый взрыв смеха. Было много случаев, когда, например, идет производственное совещание в ТАСС, все кидают реплики. А когда дело доходит до меня, то вокруг все смотрят с улыбкой: ну, давай, впендюрь. Пришлось мне и другому коллеге-провинциалу от акцента избавляться. Ему — от вологодского, мне — от донского. Другого звали Леонид Парфенов. Правда, по-моему, мы так и не излечились. Но в том, что я наговорил за эти 30 лет, было, наверное, что-то полезное и интересное для зрителя, раз он прощает мне этот, конечно, не соответствующий профессиональным стандартам говорок. (Смеется.)