Юбилей Пушкина крайне необычно отметили в «Сатириконе».
Празднование юбилея Александра Сергеевича Пушкина продолжается, и, пожалуй, самый необычный подарок для зрителей приготовили в «Сатириконе». Во Дворце на Яузе дают неклассического «Дубровского», от которого тем не менее сложно оторваться – здесь и гротесковая пластика, и экспрессивные метафоры, и оглушительное звуковое сопровождение.
Фабула, впрочем, остается прежней: жили как-то два приятеля-дворянина – победнее и побогаче, – да однажды разругались вдрызг. Андрей Гаврилович Дубровский обиделся на шутку соседского холопа и слишком решительно взялся отстаивать задетую честь. А Кирила Петрович Троекуров, ослепленный раболепством окружающих, в ответ взбесился и вздумал старинного друга проучить, оставив без поместья. Так гордыня не только лишила обоих покоя и разума, но и принесла немало горя тем, кто оказался рядом – по кровному родству или в силу чистой случайности.
Режиссер Яков Ломкин доводит на сцене каждую черту до крайности: приближенные Троекурова, держащего десятки гончих и борзых, и сами ведут себя как псы, стремясь выслужиться и тем самым избежать барского кнута. Только вот псы безродные, пресмыкающиеся, не имеющие ни малейшего чувства достоинства. Поведение подкрепляет пластика и жесты – перед Кирилой Петровичем стелются по земле, высовывают языки от напряжения и страха.
Особенно усердствует секретарь Шабашкин, выжидавший шанса проявить себя на протяжении десяти лет: Арсен Ханджян носится по сцене как заведенный, напоминая не то чертика из табакерки, не то просто мелкого беса. В нем подобострастие отбивает любую брезгливость, но чем ярче вкус победы, тем горше дальнейшее разочарование: герой в итоге остается без последней рубашки, но даже тогда, окончательно лишившись незначительной своей инфернальности, не прекращает истеричной суеты.
Совсем иное дело – старший Дубровский, которого Денис Суханов выводит сначала с чинным благородством, лишь подернутым роковой ошибкой, а во втором акте – уже с нескрываемой издевательской иронией. В этой версии после смерти Андрей Гаврилович не уходит в небытие, но остается со своим обидчиком, доводит его до ужаса, заставляя проявлять то кипящий гнев, то ледяную суровость.
Троекуров (Игорь Гудеев) расхаживает в парче и коже, а его жестокий нрав обещает плохой финал для любого, кто ему не понравится. Ничуть не боится он и Владимира Дубровского (Никита Смольянинов), избравшего путь мести. Именно здесь двойственность – фраз, намерений, интонаций – становится тройственностью и повторяется не только в двух людях с похожей судьбой, но и в отпрыске одного из них. Разница лишь в том, что Владимир находит возможность свою гордыню сдержать, усмирить, запечатать. Любовью, конечно же, – к чистой и возвышенной душе, в которой тоже что-то обязано сломаться.
За узнаваемыми эпизодами наблюдает, изредка делая пометки, сам Пушкин. Далеко не всегда – иногда великий писатель любуется цыганками, а иногда дерется с медведем за бутылку чего-то крепкого. Он же великодушно помогает несчастному французскому гувернеру Дефоржу, оставшемуся на просторах России без денег. Партию мгновенно подхватывает Дубровский-младший, и вот уже целые сцены разыгрываются на беглом французском – и за эмоциональными пикировками зал наблюдает, словно за теннисным турниром.
Во всем этом многообразии обращает на себя функциональность пространства: вот героев скрывает от зрителей полупрозрачная завеса. Вот летит по кочкам да ухабам телега – да с такой скоростью, что путники едва удерживают себя и багаж на месте. Сцена масштабного пожара решена под рок-композицию, а момент нанесения смертельной обиды подсвечивают кровавые всполохи. Огромный крест в церкви же отдает холодным неоном, заливая всех героев этой трагедии неуютным, практически мертвецким светом – даром что несколько минут назад здесь произошло таинство венчания.
То же отрезвляющее впечатление производит и тишина, которая оказывается куда пронзительнее слов и мелодичной музыки. При однозначно эпатажной форме – чего только стоят шипящие химеры и люди с песьими головами – актерам удается точно, без малейшего переигрывания, донести самую суть. Ну а гротеск их сценического существования (за хореографию отвечает Альберт Альбертс) каким-то необычайным образом переводится в поэтическую плоскость и добавляет происходящему воздуха. Не будь которого все бы схлопнулось в один миг.
Комментарии