«Дела человеческие»: Суды, пересуды и сын Шарлотты Генсбур

Вероятно, в попытках подготовиться к «Страшному суду» публика активно потребляет разного рода судебные телешоу и юридические триллеры и драмы. Чем иначе объяснить неугасающую популярность жанра, на первый взгляд лишенного особой кинематографичности?

И все-таки фильмы, как, например, «Дела человеческие», разворачивающиеся на поле битвы за справедливость, частенько оказываются куда более зрелищными, чем многомиллионные блокбастеры. Яркие конфликты, подлинные эмоции, зашкаливающее напряжение и разлитый в воздухе азарт от балансирования на краю бездны – если бы на судебные заседания продавались билеты, некоторые театры давно бы закрылись.

Но не беспроигрышностью жанра руководствовался Иван Атталь, взявшийся за экранизацию снискавшего среди прочих Гонкуровскую премию лицеистов романа Карин Тюиль. В «Делах человеческих» он, вслед за автором, пытается исследовать «слишком человеческое»: от бытового до бытийного. Атталь приглашает зрителей стать свидетелями обвинения, чтобы в финале публика обнаружила себя на скамье подсудимых.

В основе фильма «Дела человеческие» – судебное разбирательство, некоторые детали которого заимствованы из громкого стэнфордского дела об изнасиловании 2015–2016 годов. Фильм повторяет структуру книги, разделенной на три главы: «Он», «Она» и, собственно, суд, большая часть которого снята с одного дубля. На обстоятельства одного фатального вечера предлагается взглянуть со стороны обвинения и защиты, а жертвами в финале фильма окажутся все действующие лица этой истории.

«Дела человеческие» берут на себя дерзость стать зеркалом общества. В этой камерной (во всех смыслах) драме, снятой в реальном зале суда, отразились язвы общества, накачанного скандалами вокруг движения #МeToo и воинствующего феминизма, классовой борьбой (герой Бена Атталя – сын влиятельных родителей, а героиня Сюзанн Жуанне – девушка из ортодоксальной еврейской семьи), а также столкновением нравственных основ с буржуазной моралью. Режиссер замахивается на устройство общества, в котором правосудие не тождественно справедливости, мораль субъективна, а закон суров, но слеп. Посыл, не блещущий новизной, но, увы, не утративший актуальности.

В отличие от шаблонных юридических драм Атталь уходит от театрализации процесса и превращения суда в шоу. Он создает протяжное, изматывающее социальное кинополотно, в котором два с половиной года разбирательства спрессованы в два с лишним часа фильма. «Дела человеческие» обжигают холодностью стеклянной клетки, сквозь которую смотрит во время суда юноша, чья прежняя жизнь и будущее рассыпались как стеклянный замок.

Иван Атталь, выбравший на роль обвиняемого своего сына, пытается удерживать беспристрастность, но вопреки стараниям фильм оказывается своеобразной «актерской визиткой» талантливого сына талантливых родителей. Под взглядом своей экранной и внеэкранной матери Шарлотты Генсбур Бен Атталь порой робеет в кадре, но в моменты наивысшего психологического накала достойно исполняет свою роль. Ему веришь, в отличие от истицы. Веришь по-актерски.

С обвинениями в режиссерской необъективности спешить, однако, не стоит, ведь это мужское кино сочинено и смонтировано женщинами, а сам Атталь является отцом еще и двух дочерей, поэтому ему (не)легко было представить себя по обе стороны от судьи. Режиссер не судит своих героев, но судит о них, создавая из деталей быта и разрозненных эпизодов точные психологические портреты каждого персонажа. «Дела человеческие» сводятся к противостоянию «серого вещества» и «серой зоны» не только человеческих отношений, но права и закона.

Пусть «Дела человеческие» лишены обаяния «Крамера против Крамера», но, оглядываясь на предыдущие работы Атталя, затрагивающие темы ксенофобии и нетерпимости («Блестяще», «Евреи»), понимаешь, что сделано это намеренно. Утомляя, это кино становится предупреждением, что поиски истины в суде порой оборачиваются столкновением двух правд, в котором нет и не может быть победителей. По насыщенности драмы, в которой слово выступает против слова, а людская молва в отличие от приговора суда не подлежит обжалованию, фильм отсылает к «Истине» Анри-Жоржа Клузо, тоже кипящей в суде и построенной на флешбэках-переживаниях главной героини.

Фильм Атталя «Дела человеческие» задает неудобные, болезненно острые вопросы. Не имеющие ответов, а только ответчиков. Но примечательно то, что сам режиссер не боится инвектив в свой адрес, вступая на скользкую тему отношений полов и согласия истинного и вымученного. Зал суда, а следом и зал кинотеатра превращаются в пространство дискуссий на широчайший спектр тем: от сексуального и психологического насилия до глобальных проблем человечества. 

Это кино о том, что социальная смерть оказывается не менее страшной, чем физическая. Забуксовав в неразрешимых вопросах и противостоянии двух зол, из которых не стоило бы выбирать вовсе, Атталь идет на коду и завершает кино бессмертной мелодией Нэта Кинга Коула Nature Boy с ее притчевым, библейским, под стать названию фильма посылом: «Величайшая вещь, которую ты когда-либо познаешь, — это просто любить и быть любимым». Так и обнаруживается, что критики, как всегда, все усложняют, а кино было задумано и воплощено, как, в общем, и жизнь человека – во имя любви…