Вечный «Звонок»: Проклятие, навсегда изменившее кинематограф

В российский прокат возвращается «Проклятие» Такаси Симидзу – культовый японский хоррор, который появился 22 года назад вслед за «Звонком», изменившим мировой кинематограф и оказавшим существенное влияние на дальнейшее развитие жанра. Давайте же прыгнем в прошлое и начнем с самого начала, чтобы разобраться, чем японские хорроры так привлекают весь мир. 

В конце 1990-х голливудское жанровое кино пребывало в глубоком кризисе. Такие-то по счету «Кошмары на улице Вязов», «Хэллоуины» и «Пятницы, 13-е» всем давно надоели. И хотя Уэс Крэйвен в 1996-м своим постмодернистским «Криком» вдохнул свежую струю и перезапустил моду на молодежные слэшеры, это все равно были, что называется, те же яйца. В смысле – те же немногословные маньяки в масках.

И тут в Японии разрывается бомба: кассовые рекорды бьет фильм с детективно-мистическим сюжетом про кассету с проклятием и выползающую из телевизора девочку. «Эврика!» – воскликнули хором голливудские боссы, после чего тут же бросились перенимать зарубежный опыт и активно внедрять в производство японские разработки в области хорроростроения. Что в конце концов привело к новому кризису, выхода из которого пока не видно. Но об этом чуть позже.

А пока снова углубимся в историю и разберемся, откуда у «Звонка» ноги растут. Прежде всего, это, конечно же, одноименный роман Кодзи Судзуки, вдохновленный, в свою очередь, «Полтергейстом» Тоуба Хупера и Стивена Спилберга (там с телевизором тоже всякая жуть была связана), а также японскими городскими легендами и традиционным фольклором. В частности – страшными рассказами о нечистой силе. Называются такие рассказы кайдан. Из устного творчества они постепенно перекочевали в литературу, театр (но и кабуки) и кино. Фигурируют в них, среди прочего, призраки – юрэи и онрё. И вот Садако из «Звонка» – как раз типичная онрё. То есть такая юрэй, которая одержима жаждой мести и способна причинять вред смертным.

Между тем в западной поп-культуре в то время привидения ассоциировались в основном с белыми простынями, мрачными замками, готикой, столоверчением, Эдгаром По и «Всадником без головы». С чем-то, иначе говоря, безнадежно устаревшим, покрытым слоем пыли и легким налетом аристократизма. Или же – в лучшем случае – с чем-то исключительно милым и безвредным, вроде эфемерного Патрика Суэйзи или дружелюбного Каспера. На этом фоне японские привидения, дикие и вовсе не симпатичные, а свирепые и смертельно опасные, особенно выигрышно смотрелись. Потому неудивительно, что Садако и другие мокрые мертвые японские девицы с длинными черными волосами стремительно завоевали мир.

Кстати, мокрые они неспроста – в японской мифологии, как и во многих других мифологиях, водная стихия тесно связана со смертью: посредством воды души переправляются в загробное царство, а границей между миром живых и миром мертвых служит река Сандзу. Длинные черные волосы тоже неспроста – в прежние и не столь давние времена японским женщинам было положено носить исключительно сложные высокие прически, так что распущенные волосы – своего рода выражение протеста против тоталитарных патриархальных установок.

Видный американский исследователь-киновед Джей МакРой и вовсе высказывал предположение, что тот самый хорошо узнаваемый крупный план с гневно зыркающим глазом между прядями – один из знаковых кадров «Звонка» – символизирует женский половой орган. Соответственно, да, в «Звонке» и других представителях волны японских хорроров заложен явный феминистский подтекст: несчастные женщины, терроризируемые злыми мужчинами, в них часто становятся центральным мотивом. Но и иные остросоциальные темы нередко поднимаются – в том числе изоляции индивида и бесконтрольной экспансии технологического прогресса.

Характерные телодвижения Садако и ее многочисленных эпигонесс, вызывающие эффект зловещей долины, в фильме Хидео Накаты опять же взялись не с потолка, а позаимствованы из буто – авангардного хореографического стиля, который зародился в Японии в 1960-х как радикальный ответ грациозным западным танцам. Что особенно забавно, учитывая, что западная поп-культура в конечном итоге превратила этот их ответ в элемент хоррор-клише.

Впрочем, в массовом тиражировании мертвых японских девиц принимали активное участие далеко не только американские империалисты, но и не в последнюю очередь сами японцы. После того как голливудский ремейк «Звонка» за авторством Гора Вербински собрал приличную кассу в $250 млн, аналоги стали лепить все кому не лень, пихая садакоподобных призраков повсюду. Скажем, в оригинальном японском «Проклятии» Такаси Симидзу не было никаких девиц, а был лишь мяукающий мальчик. Но когда он взялся делать ремейк с американскими актерами, то нарочно добавил туда до кучи длинноволосую мокрую барышню, тем обеспечив франшизе сравнительно долгую и счастливую жизнь.

Так и пошло: японцы клепают фильмы про призраков, все остальные за ними повторяют. При этом надо, конечно, понимать, что крутой запоминающийся образ Садако был далеко не единственным фактором успеха. Немалую роль также сыграла будоражащая идея о том, что неудержимое потустороннее зло может быть привязано к обыкновенным бытовым вещам и через них же легко распространяться. Достаточно вставить в магнитофон неприметную с виду кассету («Звонок»), кликнуть ссылку на вроде бы безобидном развлекательном сайте («Пульс»), воспроизвести голосовое сообщение на мобильном («Один пропущенный звонок»), подобрать красивую яркую сумочку («Темные воды») или даже просто зайти не в тот дом («Проклятие») – и все, нет никакой надежды на спасение.

Эта идея надолго захватила умы людей по всей планете. Даже у нас был в нулевых свой хоррор, созданный по подобию японских, – «Мертвые дочери» Павла Руминова. Там деятельно присутствовали сразу три мертвые мокрые девочки, которых утопила в припадке безумия их собственная мать, а потом они вернулись с того света, чтобы воздать ей по заслугам, и заодно убили случайного свидетеля расправы. И далее продолжили бесчинствовать согласно хитро установленному порядку: кто последним видел их очередную жертву, тот в течение следующих трех дней должен следить за собой и не совершать никаких предосудительных поступков, иначе станет следующей жертвой.

Тропы и образы, популяризированные японскими деятелями на рубеже веков, до сих пор доминируют в мистических хоррорах. Само собой, мертвые девицы с черными волосами быстро всем надоели и к концу нулевых практически исчезли с экранов, но многие их специфические черты и поныне безошибочно угадываются в каждом втором бабайке из каждого второго фильма ужасов. Движения в стиле буто, сопровождаемые неприятными звуками, неутолимая кровожадность, гротескные гримасы и бледный трупный вид никуда не делись. Как не делись никуда и бесконечные проклятия, которые подхватить легче, чем от них избавиться, и прикрепленные к неодушевленным предметам духи.

Наиболее остроумно, пожалуй, мотив передаваемого от человека к человеку проклятия обыгран в фильме «Оно» 2014 года (It Follows в оригинале), где такое проклятие является метафорой венерического заболевания. Или вот, свежайший пример: один из самых обсуждаемых (и перехваленных) хорроров 2023 года «Два, три, демон, приди!», завуалированно поднимающий тему подростковой наркомании, – про детей, общающихся с покойниками при помощи скульптуры в виде человеческой руки.

Перечислять примеры можно долго. Куда ни глянь, от «Заклятия» Джеймса Вана до всех этих бесконечных второсортных поделок, которые у нас в кинотеатрах под одинаковыми названиями идут сплошным потоком, – всюду нынче так или иначе торчат уши представителей той японской волны. И чем еще это объяснить, если не настоящим проклятием? Похоже, мы все навеки обречены. И все из-за тех американских продюсеров, которые когда-то решили, что надо непременно всем показать, как мертвая мокрая японская девочка выползает из телевизора.