Дарья Жук: «Сцену изнасилования до скандала с Харви Вайнштейном мне советовали снять агрессивнее»

Дебютная работа Дарьи Жук «Хрусталь» попала в лонг-лист «Оскара» в категории «Лучший иностранный фильм». Позиционируется картина как белорусская, хотя в ее создании принимала участие и американская киностудия. Сюжет такой: 1996 год, развалившийся Советский Союз, Минск, наполовину осваивающий рыночные отношения, наполовину оставшийся советским. Главная героиня – девушка Веля, мечтающая уехать в Чикаго, чтобы стать там диджеем, подает в американское посольство анкету, в которой немного привирает и вписывает «левый» номер телефона. Посольский чиновник обещает перезвонить и проверить информацию. Девушка в ужасе принимается разыскивать обладателей указанного ею телефонного номера. Хозяева живут в глубокой провинции и готовятся к свадьбе, в ожидании звонка Веле предстоит провести несколько дней в чужой, устланной коврами, квартире с посторонними людьми. В Минск она вернется другим человеком….

Фильм «Хрусталь» уже вызывает ожесточенные споры у первых зрителей: для кого-то это «честный взгляд на эпоху 90-х», для кого-то – «поклеп на наше советское прошлое», а для кого-то и метафорическая проекция на день сегодняшний. Мы попытались выяснить у режиссера Дарьи Жук, о чем же она сняла кино.

Дарья, вы, как и главная героиня, мечтали уехать из Минска в Америку, у вас это получилось – вы закончили в США Гарвард и Колумбийский университет. Насколько «Хрусталь» автобиографичная история?

Процентов на 30. Но главная героиня Веля, — абсолютно точно не я. Она похожа на моих подруг, которые вдохновляли меня своим бесстрашием и наивностью. Скорее я идентифицирую себя с поколением конца ХХ века, которое хоть хотело что-то изменить. Эти годы – этап моего взросления, я очень люблю это время. Для меня это не лихие 90-е, а период пертурбаций, становления гражданского общества, самое интересное время, когда вдруг возникло столько возможностей. Другое дело, как мое поколение ими распорядилось… Но сейчас, в эпоху спокойствия и устаканивания, ты вдруг начинаешь ощущать, как эти возможности то там, то тут снова зажимаются…

…поэтому фильм и смотрится актуально? Но ваша героиня почти не вызывает эмпатии: она крайне эгоцентрична, беспринципна, постоянно врет… За что ее должен полюбить/пожалеть зритель?

Если бы у нее не было недостатков, фильма бы не получилось. Мне самой иногда хотелось сказать своей героине: притормози, тише едешь — дальше будешь. Веля действительно эксцентрична и сконцентрирована на себе, но ей можно сказать спасибо хотя бы за то, что она не одержима мечтой найти заморского принца. Меня восхищает ее бесстрашие, смелость, ее стремление к самореализации, все это она исповедует в обществе, которое боится любых перемен. Кстати, ее эгоцентризм к финалу фильма улетучивается. Это история про то, что человек живет и не замечает другой мир. Но она начнет видеть мир за окном, как только переживет драму. Да, она готова воевать со всеми, хотя у нее не вполне оформившиеся идеи. Но совершенно необязательно идти по этому пути, я вовсе не призываю людей на баррикады.

Мне показалось, или это было заложено в фильм: главная героиня – вылитая певица Мадонна?

Этот образ появился от актрисы Алины Насибуллиной. Не было бы Алины, не было бы и этих ассоциаций. Мадонна — бунтарка. Она вмонтирована в клише про 90-е, так что все логично. Меня спрашивали, почему именно Насибуллину я утвердила на роль, почему не белорусскую актрису – например, Сашу Бортич. Ну, Алина не такая воинственная, как Саша (смеется), и потом, все белорусские актрисы разъехались, некого брать. Да и Алина привнесла в фильм необходимый заряд: она ведь тоже из тех, кто приехал покорять чужой город – из Новосибирска в Москву.

Еще одна ассоциация: то, что произошло в гостях с Велей, напоминает сюжет «Трамвая желания». Вы думали о героине Теннеси Уильямса Бланш, когда снимали кино?

Я не первый раз слышу об этом. Эти ассоциации теперь вылетают из фильма, а изначально они туда даже не вкладывались. Наша история основана на реальных событиях, этот случай – с анкетой и последующей поездкой в провинцию — произошел с моей подругой. Есть некий скелет, а уж каким культурным слоем он обрастает – зависит от зрителя. Фильм зажил своей самостоятельной жизнью. Лично у меня в голове была картина «Долгие проводы», когда я снимала «Хрусталь».

Кстати, почему фильм получил такое название – не потому ведь, что действие происходит в городке, производящем бокалы и вазочки?

В главной героине есть присущая хрусталю хрупкость, все эти внутренние изменения, которые она переживает, напоминают огранку. Веля не такая, как все. Но общество наносит на нее свои метки. А еще это история о человеческом достоинстве, которое, как и хрусталь, на родине обесценивается, за него тут дают копейки, а там, на Западе, высоко ценят. Это драма всех советских людей.

В фильме открытый финал. По-вашему, героиня в итоге уедет в Америку?

Я эмоционально чувствую, что не уедет. Изначально это было четче в фильме обозначено.

Знаю, какие-то вещи отсеклись при монтаже. Вы снимали фильм при участии американской студии VICE. Насколько они вмешивалась в процесс?

Ни насколько. Это абсолютно мой фильм, независимый, снятый так, как я его задумывала. Студия высказывала пожелания, я их выслушивала и делала по-своему. Не было никакого контроля.

Был, правда, один момент. Сцену изнасилования до скандала с Харви Вайнштейном мне советовали снять агрессивнее. Но я не воспеваю жестокость против женщин. Авторы-мужчины почему-то упиваются этими сценами, зачастую снимая их красиво, возбуждающе, сексуально. Многие мужчины и сейчас, после просмотра «Хрусталя», говорят мне, что им хотелось бы более жесткой сцены изнасилования. А для меня было принципиально снять именно так – без подробностей. Я не хочу их смаковать, потому что насилие – это больно, особенно больно от того, что отец героя все видит и не вмешивается. Я и в чужих фильмах не могу на подобные сцены смотреть. Вот «Груз 200» для меня тот полюс, где ненависть к человечеству и женщине показана в недопустимой форме. И я не понимаю, как можно ставить мое кино в один ряд с подобными фильмами.

В нынешнем кинематографе устоялись некоторые традиции, и, если ты за них выходишь, как сделала я, вроде получаешься каким-то неубедительным. Вот еще пример: Восточную Европу принято в кино показывать серой, а у меня получился мир яркий…

Подготовка к провинциальной свадьбе со всей этой резкой салатов оливье и винегрета под хаус-музыку – самые, пожалуй, поэтичные эпизоды фильма. Как вы сами относитесь к этому миру ковров и майонеза?

Мне кажется, это привлекательный мир, по крайней мере, мне он очень симпатичен. Наверное, я сама бы не жила среди ковров, но я о-очень люблю салат оливье (смеется). Я городской человек, но даже эта свадьба со всем ее абсурдом для меня по-своему красива. Поверьте, я не смотрю на своих персонажей сверху вниз. Это не герои фильма «Горько!», которых режиссер высмеивает. В «Хрустале» есть элементы сатиры, но и трогательность тоже есть. Другое дело, что между героиней и этим миром возникает конфликт, но это уже часть драматургии. Любая драматургия строится на обнажении конфликта, а он — в разном отношении к Родине, времени, мечтам… Но я понимаю и люблю почти всех своих персонажей.

В фильме показан и конфликт отцов и детей. У Вели совершенно невыносимая мать, которая разговаривает пафосными лозунгами: «Беларусь — это моя карма, с голоду не сдохнем – и спасибо!» Ее вы тоже понимаете и любите?

У меня такие же дедушка и бабушка, мама очень консервативных взглядов, но я всех их люблю. Мама Вели получилась гораздо серьезнее, чем задумывалась. Изначально в сознании сценаристки Хельги Ландауэр она была более комичным персонажем, но по мере съемок становилась все суровее. Мне важно было, что она музейный работник, оберегает, так сказать, национальные ценности, что она такой стойкий оловянный солдатик…

Понятно, что она у вас – олицетворение старого мира, который хочет разрушить Веля. Но почему эта принципиальная тетенька вдруг опускается до секса с парнем дочери, придурком и наркоманом?

Все хотят счастья, и мама Вели тоже. Этот эпизод говорит лишь о том, что женщина стремится к любви, но выбора партнера у нее нет. Потому что произошло вырождение мужчин как класса.

Ваша картина уже вошла в стихийные топы «фильмов, которые надо смотреть и ушами». В «Хрустале» действительно интересный саундтрек. Как он создавался?

Музыка рассказывает историю мечты главной героини, олицетворяет ее стремление к некой заморской свободе и существует в конфликте с музыкой белорусской жизни. Когда я познакомилась с Алиной, мне интуитивно показалось, что если бы она была диджеем, то слушала бы как раз этот стиль американской танцевальной музыки, который развился в 80-е годы. Ведь были и другие варианты танцевальной музыки, но именно эта подошла ее характеру. Во время монтажа, я перекопала весь интернет в поисках чикагского хауса, общалась со многими меломанами и электронными музыкантами. Я когда-то сама была диджеем, увлекалась танцевальной музыкой и хорошо ориентируюсь в электронных поджанрах. Мой монтажер Сергей Дмитренко тоже в свое время писал электронную музыку, у него, так же, как и у меня, есть классическое музыкальное образование, и мы вместе по ночам, когда уже не могли монтировать, заслушивались вариантами саундтрека. Я пыталась уговорить известных музыкантов написать пару треков для фильма, но что-то не клеилось, хотя было сделано немало набросков. Методом проб и ошибок я поняла, что фильму нужна уже существующую музыка того времени. Использованная в картине музыка вся написана до 1996, кроме одного трэка.

Алина Насибуллина привела в этот фильм своего любимого человека – рэпера Дмитрия Хаски, который сыграл крохотную роль татуировщика. Как вы удержались от соблазна использовать его в качестве исполнителя?

В фильме по определению не мог быть использован рэп, который читает Хаски, потому как героиня по сценарию слушает треки стиля, который родился в Чикаго, куда она мечтает поехать.

Даша, как вы оценивает свои шансы на «Оскар»?

Шансы попасть в номинацию хорошие. А выиграть — нет. Но даже попадание в номинацию — потрясающий успех, почти победа, которая открыла бы все пути, возможности… Я иногда представляю себе: что, если бы я получила «Оскар»?.. Наверное, для меня этого было бы слишком большим потрясением. Даже сейчас мое пребывание в лонг-листе рядом с такими мэтрами, как Павликовский, Куарон сопровождается смысловой нагрузкой, которая меня смущает.

Как вы думаете, тот факт, что «Хрусталь» — фильм в принципе антисоветский, но снят в Беларуси – стране, которая на Западе считается тоталитарной, придает ему шарма в глазах оскаровского комитета?

На самом деле киноакадемикам нет особой разницы — Кения это или Беларусь. Вот «Золотой глобус» – да, распознает все эти нюансы. Киноакадемики же не очень понимают исторического и политического контекста, многие из них сильно в годах, а за категорию «Лучший иностранный фильм» и вовсе традиционно голосуют особо возрастные люди — фильмов-то здесь особенно много, видимо, считается, что у пожилых людей больше свободного времени, чтобы их смотреть (смеется). Оскаровская академия, действительно, переживает кризис и нуждается в изменениях, там много проблем, о чем пару лет назад справедливо начали высказываться. Мои друзья-члены академии активны в других категориях — продюсерских и режиссерских, и на голосование в моей номинации, к сожалению, никак повлиять не смогут (смеется).

У вас есть друзья в оскаровском комитете?!

Да, это чудесные талантливые люди, со многими я училась в Гарварде, они как раз и есть – та новая молодая кровь в академии, которая может расшевелить это болотце. Но вообще, надо сказать, что сознание людей коррумпировано «Оскаром». Считается, если фильм получил статуэтку — его надо обязательно смотреть, выиграл – значит, оправдано. Нет, лично для меня скорее Каннский фестиваль — ориентир, определяющий тенденции в профессии. Но признаюсь: я отсмотрела фильмы своих конкурентов в лонг-листе, мне было любопытно.

Возвращаясь к Беларуси: вам было комфортно снимать именно такое кино именно там?

Знаете, распространенный взгляд на Беларусь во многом стереотипен. Маятник качается, общество становится более европейским, молодежь много путешествует — до Европы рукой подать. Еще несколько лет назад в стране не было уличных музыкантов и граффити — а теперь есть. Есть и кофейни, и праздники на улицах. Вообще ощущение оттепели.

Цензура ведь существует внутри нас. Нам может казаться, что ничего нельзя — а может, давно уже можно? Стоит хотя бы попробовать. Я вот, например, опасаясь цензуры, не обратилась в Минкульт за помощью, а сейчас думаю, зря, ведомство могло бы войти в фильм в качестве партнера – как вошел Беларусьфильм. Никаких указаний – «это можно, а этого нельзя» — при съемках «Хрусталя» не спускали. Мне позволили сделать фильм таким, каким я его задумала.

Ваша картина органично встраивается в западный тренд #metoo. Вам не кажется, что и общество, и мировая киноиндустрия сильно перебарщивают с темой сильных женщин и мужиков-уродов?

Что вы! Мне как раз надоели истории про сильных мужчин. Понимаете, вот эта проблема – нарушения прав женщин — не очень релевантна для России. Здесь я не ощущаю, что меня в чем-то ущемляют, в Америке это чувствуешь острее. Хотя меня удивляет некоторая реакция российских мужчин-продюсеров на мой фильм: «Не думал, что мне так понравится «женская драма»». Это тоже сексизм!

У меня была масса встреч в Голливуде с успешными продюсерами-мужчинами, и не всегда они складывались хорошо. Мужчины там предпочитают работать с людьми, похожими на себя – то есть понятными, предсказуемыми белыми парнями — это вопрос доверия. А тут прихожу я — мало того, что женщина, да еще и из Восточной Европы. Это же риск для них. И они отказываются от сотрудничества.

Каким будет ваш второй фильм после столь яркого дебюта? Не пугает ли повышенный градус ожиданий? Есть ли уже предложения о работе в России?

Второй фильм пугает всех, поэтому я собираюсь пока сделать некую прокладку – заняться съемкой качественного американского сериала, где каждая серия существует в формате полного метра. У меня много предложений о работе. Серьезно рассматриваю несколько идей российских продюсеров.

Вы явно насмотренный человек. На кого ориентированы в профессии? 

Я — на международный кинематограф, а вот наша сценаристка Хельга — на российский, она закончила ВГИК, училась с Ренатой Литвиновой… У нас, как мне кажется, и получился интересный творческий союз, потому что в нем переплелись современность и классика.

Я человек, выросший в СССР, но закончивший Колумбийский университет, Чехова я доучивала именно там — на кафедре славистики. В моей голове много чего намешано. В профессии я равняюсь на аргентинскую волну, «Болото» Лукресии Мартель — один из самых почитаемых фильмов. Люблю независимое американское кино 80-х. Обожаю Джармуша. Лариса Шепитько – для меня тоже важный ориентир. Я вообще слежу за женщинами-режиссерами. Меня это успокаивает: я нахожу сплошные подтверждения тому, что у них у всех путь сложный, но и достижения реальные.

…Когда-то меня потрясла история, случившаяся с Джейн Кэмпион. Ее фильм участвовал в конкурсе Каннского фестиваля. Она показала картину и уехала домой, а потом оргкомитет ее вызвал назад – явно для получения награды. Так вот от волнений и переживаний, случившихся в этот период ожидания итогов смотра, она потеряла ребенка. Эта история повлияла на всю ее жизнь и на то, как она делает кино. И это, на мой взгляд, яркая иллюстрация к тому, как существует режиссер-женщина в этой профессии.

«Хрусталь» в российском прокате с 13 декабря.