Андрей Максимов: «Все оказалось не так страшно»

Имя Андрея Максимова зазвучало после выхода сериалов «Фишер» и «Слово пацана», а прямо сейчас его можно увидеть в переосмыслении советской классики «Москва слезам не верит». И эта популярность в кино совпала с блестящей карьерой актера в театре: у Андрея знаковые роли в МТЮЗе, Театре наций и МХТ имени Чехова, к труппе которого он официально присоединился в этом сезоне. «КиноРепортер» встретился с новой звездой, чтобы убедиться – его слава не случайна, а заодно выяснить, чем живет и как добился успеха этот 27-летний парень со столь харизматичной внешностью.

Знаю, ты очаровался театром уже в пять лет и сразу декларировал это родителям. Они сразу смирились с таким повышенным интересом?

– Поначалу велась двойная работа. Они, с одной стороны, очень сильно меня поддерживали, всячески помогали выбирать театральные студии, проходить какие-то кастинги. С другой – папа (известный телеведущий и драматург Андрей Максимов, – КР) пытался меня увести в сторону журналистики или режиссуры. Но мне это было неинтересно. Хотя в детстве я чем только не занимался – карате, футболом, греблей, вокалом, играл на гитаре и фортепиано.

Как же ты успевал все, да еще и постоянные занятия в театральной студии?

– Очень мешало учебе это увлечение! Особенно в старших классах. Я оказывался на каком-то предмете типа черчения и не понимал, что я вообще там делаю. Возникал холодящий ужас внутри, потому что я знал: мне эти занятия ничего не дают, ничего во мне не развивают, кроме усидчивости и дисциплины. А у меня были совершенно другие интересы. И вот тут как раз очень поддержали родители – перевели меня в частную школу, потому что я очень много репетировал, снимался. В государственном учреждении, конечно, никто с этим мириться не хотел.

Не самое очевидное решение – поступать именно в Школу Райкина, почему ты выбрал именно его систему?

– Меня очаровал Константин Аркадьевич. На конкурсе он сам оценивал абитуриентов, и нигде, ни в каких театральных институтах – а у меня было еще несколько конкурсов в других местах, – меня не слушали так, как слушал он. Меня это невероятно впечатлило и по-человечески порадовало. Я увидел его заинтересованность во мне и поэтому пошел к нему.

А само прослушивание как прошло, помнишь?

– У меня была ужасная программа – набор клише, каких-то кошмарных стихотворений. Проза, правда, была хорошая – я читал «Осколки московской жизни» Чехова. Это было любопытно. Хотя бы смешно! А все остальное – штампы. И ощущения, что все дороги открыты, не было. Плюс некоторые пути закрывала моя внешность – был период, когда я очень любил ставить себе кок. Сейчас смотрю на свои фотографии с поступления и думаю, что если бы я набирал курс, то такого человека просто отправил в психиатрическую лечебницу. И огромная удача, что я вообще куда-то прошел.

И все же что-то в тебе Константин Аркадьевич разглядел?

– Нужно понимать, что сам Райкин – человек как бы вне типажа. И он всегда берет таких же людей. Конечно, у нас на курсе были мальчики-герои, девочки-героини. И было несколько вот таких, как я, которые хрен пойми что. (Улыбается.)

Теперь твоя внешность, давай честно, впечатляет. А самому какой типаж ближе?

– Вообще я очень люблю играть разные уродства – как физические, так и моральные. А если говорить о жанре, то отлично чувствую себя в комедии. Потому что она предполагает сиюминутную реакцию зрителей – это дыхание зала тебя внутренне подогревает. Хотя в основном, конечно, я занимаюсь драмой.

И играешь глобальные состояния: что в «Фишере», где Сергей Головкин – абсолютное зло, что в «Чайке», где Тригорин – воплощение циничной скуки. Ты выходишь на сцену, и по залу сразу идет определенная энергетическая волна.

– Мой мастер Кама Гинкас учил, что артист всегда должен играть пиковое состояние. И где это возможно, где позволяет материал, стараюсь его играть. Очень приятно, что ты говоришь про эту волну, но изначально такой цели у меня не было. Актеры все-таки выполняют режиссерские задачи, и если, слушая их, получается сделать так, что в зрителе что-то меняется, – здорово!

В прошлом сезоне ты ушел из МТЮЗа, которому посвятил 8 лет и был там звездой. Зрители ходили на тебя, особенно на «Собачье сердце» и «Кошку на раскаленной крыше». Рада, что продолжаешь их там играть, хоть и как уже приглашенный актер. В итоге МХТ стал новым домом?

– Да, теперь я служу в Московском художественном театре и очень благодарен за это Константину Хабенскому. Первым моим спектаклем там был «Чрево» на Новой сцене. Потом «Чайка», и только после этого худрук узнал, что я ушел из МТЮЗа, и пригласил в труппу. Я не представляю свою жизнь без театра, поэтому мне было очень приятно. Один из лучших театральных режиссеров Юрий Бутусов говорил, что театр – это не все. Я понимаю, что это действительно так, и вне сцены существует много других забот. Но все равно не согласен с этим высказыванием. Для меня театр – это все.

Кстати, твой Тригорин в «Чайке» – беллетрист. Как к этому ремеслу относишься, ведь у тебя в роду тоже есть писатели?

– Я периодически пишу, у меня есть какие-то рассказики, есть сценарий полного метра. Но в основном все это идет в стол. Жду подходящего момента.

Еще тебя можно видеть в Театре наций, где ты играешь в спектакле Антона Федорова «Дон Кихот». И весьма экстравагантно выглядишь – дреды, татуировки…

– Я обожаю такое! Сейчас в театре все стало очень удобно: все тихо говорят в микрофоны, иногда еще и камера тебя снимает. А театр – это уход от себя, какие-то костюмы, парики, маски, кривляния. Антон Федоров вообще считает, что у этого слова не должно быть негативного оттенка. И в этом мы с ним похожи – в театре замечательно валять дурака. Поэтому, когда у меня есть такая возможность, стараюсь ее не упускать и надеваю на себя все что угодно.

Режиссеры не останавливают такой полет фантазии – мол, это уже слишком?

– Нет, у Антона «слишком» не бывает. (Улыбается.) В «Дон Кихоте» мы долго искали финальный образ: у меня были длинные шорты ниже колен, и в какой-то момент он предложил их укоротить до размера трусов. Я пришел в восторг.

Вместе с Антоном Павловичем – какое театральное имя! – вы работаете и в «Собачьем сердце» в МТЮЗе. И там тоже непривычная трактовка классики.

– Да, наш спектакль сильно расходится с советской экранизацией, к которой все так привыкли. Но все равно там все по Булгакову, просто через призму нашего взгляда. Мой Шариков там, кстати, не абсолютный негодяй, а скорее заброшенный ребенок.

Ты похож на своих героев?

– Чаще стараюсь выбирать роли на сопротивление, но иногда материал просто не располагает к этому. Было бы странно, если бы я в «Чайке» что-то придумывал и шел не от себя. Но вообще я никогда не заглушаю свою природу, наоборот, стараюсь в каждой роли доставать что-то изнутри. Даже если визуально отхожу от своего привычного образа. Считаю, что человек – это очень интересная и сложная субстанция, внутри которой можно много чего найти. Просто надо уметь правильно копаться. И чтобы рядом были правильные люди.

Это в театре, а в кино?

– Зависит от режиссера и тех задач, которые он ставит. Если режиссер хороший, то ставит задачи, которые, во-первых, сложно формулируются, а во-вторых, сложно реализуются. И мне такое очень нравится. И такие режиссеры, слава богу, были в моей жизни. А если перед тобой стоит задача попроще, то играешь как бы от себя. Органично. Кстати, вот это слово мне кажется ужасным для театра, не понимаю, когда его произносят в качестве похвалы. Нет ничего хуже, чем играть органично. Это значит играть обыкновенно. А это скучно.

Ты сейчас много снимаешься в кино, не напрягает, что, в отличие от театра, там все непредсказуемо, роль может измениться при монтаже, да просто могут вырезать?

– Я воспринимаю это как часть профессии. В «Фишере» очень много подвальных сцен вырезали из-за того, что боялись напугать зрителя. Там все было гораздо жестче. Или вот сейчас я закончил один большой проект, и мне сказали, что, возможно, моего героя полностью переозвучит другой артист. Тут можно либо сойти с ума и рыдать, либо принять это как данность. Я никак не могу на это повлиять, поэтому не вижу смысла особенно переживать по этому поводу. От моих переживаний, к сожалению или к счастью, ничего не изменится.

А ты удивился, когда тебе предложили второй сезон «Фишера»?

– Обрадовался – можно денег заработать! (Смеется.) Пожалуйста, я готов в каждом сезоне сидеть в тюрьме, разговаривать про свою нелегкую жизнь и есть пирожки.

На премьере нового сезона ты тоже был в приподнятом настроении. И в бомбере с цветочками. Под настроение надел?

– Да, захотелось надеть что-то повеселее. Меня все почему-то воспринимают мрачным и серьезным человеком, которым я совершенно не являюсь. Хотя на площадке я действительно тихий и закрытый. Недавно одна моя партнерша сказала: «Вау, Андрей, ты улыбаешься. Даже не представляла, что ты умеешь улыбаться!»

В сериале «Москва слезам не верит. Все только начинается» ты тоже ломаешь стереотип – наконец играешь положительного героя.

– Уже не впервые – в сериале «Нормальный» я играю еще более положительного персонажа. Такого добряка с психическим отклонением, который живет в больнице, никогда не выходит за ее пределы, но однажды встречает человека, который помогает ему сбежать оттуда и как-то приспособиться к реальному миру. Но кинопроизводство устроено так, что сериал Жоры Крыжовникова выйдет чуть раньше.

Ожидаешь от фильма такого же успеха, как от «Слова пацана»?

– Мне бы хотелось, чтобы у «Москвы» тоже было много зрителей, потому что все делалось с большой любовью и друг к другу, и к советскому фильму. Про съемки можно многое рассказать, но хочется, чтобы люди сами все увидели.

Ты же там поешь?

– Да, было интересно попробовать. Тем более что мой педагог по вокалу в институте говорила, что у меня никогда не получится. И теперь я утер ей нос. Она будет смотреть, плакать и переживать, что так меня обижала. (Улыбается.)

Ты на Маяковского жутко похож сейчас! Еще не вышел из образа после съемок о нем в «Лиле»?

– Съемки еще идут. Изначально мое знакомство с Маяковским было на уровне школьной программы. А все, что меня заставляли учить, мне не нравилось. Любовь к так называемым школьным авторам пришла позже. И в основном благодаря фильмам или спектаклям по их произведениям. Так было с «Евгением Онегиным» и «Бегом» в Театре Вахтангова, «Гамлетом» того же Бутусова в МХТ. Как это часто происходит в школе, когда детей заставляют зубрить факты, которые на самом деле ничего общего с жизнью этих людей не имеют. Если бы нам на уроках рассказывали, сколько женщин было у Пушкина и сколько дуэлей у него должно было состояться, в голове возникал бы более точный образ человека, чем при упоминании имени его няни.

Владимир Маяковский тоже был для тебя незнакомцем?

– Да абсолютно чуждым человеком! Но потом, когда я прочитал сценарий и начал готовиться к роли, очень сильно его полюбил. Понял, что у нас много пересечений: в отношении к женщинам, в отношении к жизни, в ощущении этой внутренней несостоятельности, в каком-то одиночестве. И сейчас это одна из важнейших фигур в моей жизни, потому что за полгода съемок он стал мне совсем родным. Мы ничего не придумывали, но жизнь Маяковского, и в особенности его жизнь с Бриками, была настолько удивительна, что там и добавлять ничего не надо.

И твой почти двухметровый рост пришелся кстати.

– Слава богу, что сейчас технологии развиваются, и в кино как-то научились снимать высоких людей. Потому что в подростковом возрасте – а я буквально за одно лето очень сильно вырос – мне сказали на «Мосфильме», что я никогда не буду сниматься с таким ростом. Потому что операторам будет неудобно, а если снимать все снизу, то кадр получится некрасивый. Но все как-то разрулилось, как оказалось, все не так и страшно.

Понятно, что, став звездой, ты уже можешь более придирчиво выбирать предложения. И что же решающее – творческий поиск или материальная сторона вопроса?

– Я за творческий движ, но вопрос гонорара тоже важен. Актерская профессия, как и любая другая, должна быть оплачена. Я на себя трачу не очень много денег, но стараюсь делать комфортнее жизнь близких. У меня есть ребенок (5-летний сын Савва от актрисы Софии Сливиной, – КР), хочу, чтобы он ни в чем не нуждался. Но в моей жизни были ситуации, когда мне предлагали очень большой гонорар, втрое больше обычного, но то, что там планировалось, мне совсем не нравилось, и я отказывался.

Моральные табу?

– Есть режиссеры, с которыми я не буду работать ни за какие деньги. Не буду лукавить – именно потому, что они портят кино и представление о профессии в том виде, который мне близок и дорог. Ты, наверное, хочешь спросить, с кем именно. Но все творческие люди обладают очень тонкой душевной организацией, и мне бы никого не хотелось обижать.

А есть проект, в котором ты очень хочешь сняться?

– Хочу сняться в сказке, чтобы мы с сыном вместе посмотрели ее на премьере. Он понимает, чем я занимаюсь, ему нравится. И, может быть, я выскажу непопулярное мнение, но был бы рад, если он тоже захочет стать актером. Я лично считаю, что это одна из лучших профессий, которая делает тебя невероятно счастливым.