Алексей Рыбников: «Не бойтесь начать жить с нуля»

Настоящей легенде, человеку, написавшему лучшую рок-оперу на русском языке «Юнону и Авось», композитору, чья музыка звучала в «Большом космическом путешествии», «Приключениях Буратино», «Про Красную Шапочку», «Усатом няне», «Том самом Мюнхгаузене», «Вам и не снилось…» и десятках других фильмов, — три четверти века! В это сложно поверить, а уж глядя на него, и подавно. Алексей Львович поражает и заражает своей энергией и любовью к жизни. Мы встретились в его загородном доме в Истре, куда он перебрался с любимой женой и верным соратником Татьяной лишь на период карантина, а теперь не хочет возвращаться назад в Москву.

— Мы с вами общались три года назад, когда вы уже закончили работу над своим режиссерским кинодебютом «Дух Соноры» и во всю работали над следующей картиной «Литургия оглашенных», держа в голове третью — «Потерянный», которая тогда называлась «Потерянный рай». Почему название изменили?

— Захотелось просто четче обозначить, про кого это. Герой фильма потерян в нашем мире, не может принять ни одну из установок. Он хотел бы предложить людям свою систему ценностей, но у него такой возможности нет. Мне кажется, это название наиболее точно выражает состояние героя, и рая он, собственно, так и не видел.

— После третьего фильма энтузиазм не иссяк?

— Ну, просто так я фильмы снимать, конечно, никогда не планировал и не буду. В нашем театре сейчас ставлю спектакль по «Войне и миру» про князя Андрея (Болконского, одного из главных героев романа Льва Толстого, — КР), и если он получится, можно будет снять и музыкальную киноверсию. Сейчас у нас два акта минут по 50, в которых в симфоническую музыку вплетена электроника и самые разные способы сочетания музыки и слов — и мелодекламация, и речитатив, и классическое пение, и актерское… А в нереализованных планах — «Юнона и Авось». Сколько было желающих, сколько проектов, но никак! Никому не удалось пока найти ключ — как снять, чтобы получился блокбастер, и в то же время опера осталась оперой. А я думаю, решить эту проблему можно очень просто. История русского путешественника Николая Резанова сама по себе достойна телевизионного сериала. И можно неделю показывать несколько серий про его жизнь, а в конце показать фильм-оперу.

— Прекрасная идея! Ведь в сериале будет звучать ваша музыка, которая любима миллионами.

— Там может звучать и старая, и новая музыка. Причем оперу можно снять параллельно с теми же актерами, которые сыграют в сериале, в тех же костюмах и декорациях.

— Композитор — одиночка. Режиссеру, наоборот, приходится работать с огромным творческим коллективом. Как эти две ипостаси в вас уживаются?

— Я уже лет двадцать возглавляю собственный театр со штатом в 60 человек, где ставлю спектакли как режиссер. Так что композитор-затворник — это точно не про меня. (Смеется.) Кроме того, я сделал то, на что мало кто из режиссеров вообще способен — сам построил театр, оборудовал, нашел деньги… К тому моменту, когда я вышел на площадку «Духа Соноры», мною был проделан очень большой путь. А что касается управления людьми на площадке, тут, конечно, пока не будет крика и мата, ничего не происходит. Если их не ругают, люди считают, что режиссера на площадке нет. (Смеется.) Но я еще в театре открыл один секрет: совершенно не обязательно раздражаться и проявлять негативные эмоции — достаточно уметь работать голосом.

— Что у ваших фильмов с прокатом?

— Я с самого начала понимал, что нужно придумывать какой-то свой вид проката, потому что фильм-опера, какой бы он ни был, прокатывать практически невозможно — народ на такое массово не ходит. Поэтому у нас и не снимают музыкальные фильмы. А мы сейчас пробуем показывать это в театрах, добавляя туда сценическое действие: живые музыканты и актеры — благо в фильме снималась труппа нашего театра. У нас на сцене громадный черный экран 16×10 метров, который, в отличие от обычного белого, поглощает свет, поэтому яркость картинки должна быть такой, чтобы ничего не потерялось. У нас стоят два очень мощных проектора, и они дают изображение с совершенно поразительной глубиной красок. Сейчас уже первые пробы пошли, и это очень интересно. Некий новый жанр возникает: мы назвали его аудиовизуальным пространством, где смешиваются приемы театра, концерта и кино. Несколько таких показов могут за месяц окупить фильм, потому что в театре совершенно другие цены, нежели в кино, а бюджеты моих фильмов небольшие.

— По описанию в чем-то напоминает «Метаморфозы» Академии Никиты Михалкова.

— Я очень люблю этот театр, у него свой театральный язык! Там кино не показывают, но, в принципе, то же самое — сочетание проекций на сетку и сценического действия… Мне кажется, сейчас вообще в этом направлении театр движется.

— Вы уже три года возглавляете Союз композиторов России. Что бы вы назвали своим главным достижением на этом посту?

— Это легко — Союз был мертвый, а теперь живой. (Улыбается.) Нас взял под свое крылышко Российский музыкальный союз, удалось добиться от министерства культуры небольшого увеличения финансирования. Сейчас музыкальных конкурсов и фестивалей проводится достаточно много, то есть у композиторов есть масса способов заявить о себе. И никто талантливый не останется в тени. Есть адресная финансовая поддержка тех, кто оказался в затруднительном положении. Это стало особенно важно в период карантина, когда некоторые оказались вообще без средств к существованию. В этом помогли РАО и Российский союз правообладателей. Очень ценна для меня позиция Андрея Борисовича Кричевского, который является одним из руководителей этих организаций, — его абсолютно неравнодушное, искренне заинтересованное отношение к нам. Композиторы перестали быть брошенными, никому не нужными. Теперь Союз композиторов живет и… наглеет, надо сказать. (Смеется.) В общем, если нам удастся вернуться к тому положению, которое занимал Союз во времена СССР, — а тогда это было одно из самых мощных и уважаемых творческих объединений, — я буду считать свою задачу выполненной.

— Можете назвать себя счастливым человеком?

— Да, потому что я всегда делал то, что хотел. Не подстраивался, не писал по принуждению. У меня был симфонический период, потом увлекся роком, затем снова вернулся к симфониям. Писал духовную музыку. Это ли не счастье, когда делаешь то, что хочешь, и ни на кого не оглядываешься?

— Вы провели карантин в Истре и, насколько я вижу, это не назовешь заточением…

— (Смеется.) Знаете, произошла страшная вещь — я настолько здесь освоился… Сравниваю себя с Человеком-амфибией, который так привык дышать жабрами, что на воздухе начинал задыхаться. Вот и я так привык здесь находиться, что, попадая в Москву, начинаю задыхаться — мне вообще там некомфортно и хочется обратно. Скоро начнется работа, репетиции, и, конечно, никуда не денешься, но база моя, думаю, теперь навсегда здесь. Потому что без леса, без этого воздуха мне уже не обойтись.

— А уж вашим собакам и подавно!

— Да, это собачий рай. Их все любят, и они нас, им есть где побегать и, что очень важно, есть компания — их же четверо! Они дружат, ссорятся, мирятся — в общем, нормальная такая, нескучная собачья жизнь. Хотя собаки непростые: европейская овчарка Космос, тибетский мастиф Джина, помесь мопса с непонятной породой Красавчик Чико и такса Немо.

— Но главное, как отнеслась к переезду хозяйка дома. Много лет наблюдаю ваш трепетный союз. Все это особенно приятно говорить сейчас, когда столько рассказов о том, что карантин стал для многих семей большим испытанием. В чем, по-вашему, секрет семейного счастья?

— Мы всегда вместе — дома, на работе, в поездках. Мы же не только супруги, но еще и соратники по общему делу. В титрах Татьяна числится как супервайзер, и для жены это потрясающее определение. Чем бы ты ни занимался, есть супервайзер, который над тобой стоит и говорит, что надо делать. (Смеется.) Практически мы очень редко разлучались, и это воспринималось как что-то ненормальное. Поэтому новым опытом для нас карантин уж точно не стал. Наоборот, сейчас любое воздействие внешнего мира воспринимается как помеха спокойной жизни. Секрет? Любовь любовью, но еще очень важны характер и образ мышления. И еще одинаковое чувство юмора! Если смешно разное, это тяжело.

— Как вы настраиваетесь на рабочий лад?

— Должен сказать, что творческий настрой меня вообще никогда не покидает, и в этом моя большая проблема. Люди жалуются, что со мной бывает трудно разговаривать. Очень часто я отстраняюсь, витаю в своих мыслях и практически не слышу, что мне говорят. Так что днем, ночью, в любом момент мозги настроены, и все зависит лишь от того, чтобы было время и физическая возможность сесть и поработать. Это для меня пока мечта. Вот я все проекты доделаю, и можно будет сесть за инструмент и спокойно о чем-то подумать.

— Откуда в вас столько энергии и жизненной силы?

— Сложно сказать!.. В своем состоянии, в восприятии мира, в ощущении себя я не чувствую разницы уже последние лет 50. (Смеется.) А энергия должна прокачиваться. Надо все время радоваться, страдать — должна быть смена эмоций. И не беречь себя! Мы с Татьяной познакомились, когда мне было 54 года, и я чувствовал себя студентом во всех смыслах — мы начинали жить с нуля абсолютно. Это было после кризиса 1998 года, когда обвалился рубль, я потерял все. Нам негде было жить, не было ни копейки… А в 70 лет, когда я взялся снимать кино, начался новый виток. Не покидало ощущение, что ничего не было до сих пор, я новую профессию получил и опять начал жить сначала. Так что, если вы хотите секрет, то вот он: не бойтесь начинать жить с нуля, терять все. Уж точно не будет скучно. Скука высасывает энергию.