Александр Адабашьян: «Отсутствие чувства юмора – самая серьезная инвалидность»

Юбиляр для нас – человек очень близкий: в течение 10 лет с момента основания редакции, Александр Артемович Адабашьян был нашим постоянным колумнистом – создавал иллюстрации и писал замечательные колонки, в которых рассказывал уникальные кинобайки. К большой дате мы подготовили его полные иронии и прекрасных образов рассуждения и мысли на самые разные темы – о кино, театре, критиках, различных своих работах и дружбе с Никитой Михалковым.

Об отношении к кино

Я неоднократно говорил, что кино – это единственное из искусств, у которого есть дата рождения. А у всякого явления, у которого есть дата рождения, по логике, должна быть и дата смерти. Но тут я обопрусь на высказывание Льва Николаевича Толстого о том, что жизнь не уничтожается, а видоизменяется смертью. Кино умирало уже много раз. Первый – когда из немого стало звуковым. Его тогда хоронили даже такие серьезные люди, как Юрий Тынянов, который писал, что немое кино было другой реальностью, отличной от того, что мы видим и знаем. Потом появился цвет, что многие восприняли как вообще конец всему. Сейчас хоронят из-за появления искусственного интеллекта. Кино перерождается во что-то совершенно иное, и я не готов сказать, хуже это или лучше. В силу преклонного возраста понимаю, что объективным быть не могу.

Об отношении к театру

Кино – это гостиница, а театр – коммуналка. Съемочная группа – коллектив, который собирается на год, а может, и меньше. Успевает сплотиться, возникают какие-то легковесные романы, приятельства… Потом все это заканчивается, все замечательно, полюбовно расстаются. Вместе завтракали, обедали, что-то там переживали, а потом разлетелись кто куда, но остались в хороших отношениях, иногда даже перезваниваются. В театре все иначе. Все годами сидят в одной гримерке. Там очень сложные отношения – зависть, ненависть: кому-то роль дали, кому-то нет, кто-то играет из спектакля в спектакль, а кто-то сидит без работы. У женщин, когда они переходят из возраста в возраст, меняется репертуар, в котором они заняты. И это очень болезненный процесс.

В общем, такая вот коммуналка, которой лично я всегда предпочту гостиницу, хотя сам театр, как затея, мне нравится больше, чем кино. Коммуналка – это прекрасно, когда ты зашел и вышел. Можно кого-то навестить, побыть там какое-то время. Посмотреть на этот бесконечный коридор. Зайти в туалет, где вся стена увешана подписанными стульчаками. Попить чаю, послушать рассказы о соседях. Все это может быть даже очень мило, приятно и в жизни пригодится, но окунаться в это, поселяться там – как-то не рвешься.

О разнице точек зрения

В кино есть человек, который руководит вашей точкой зрения: вы не можете смотреть на то, что вам бы в этот момент хотелось. Допустим, совершается преступление, а вам вместо того, чтобы показать Раскольникова, который замахивается топором, и затылок несчастной старухи-процентщицы, могут показать ее компаньонку, которая с ужасом на это смотрит. Потому что эта ее реакция может работать гораздо сильнее. Как говорит Никита Сергеевич Михалков, «отражение бывает сильнее луча». А на что смотреть в театре – исключительно ваш выбор. Если ваш товарищ играет третьего стражника и весь спектакль стоит у второй кулисы с алебардой, а вы его давно не видели, то будете с большим удовольствием смотреть на него, чем на страсти, которые кипят на первом плане. Это ваш выбор.

О правильном выборе проекта

Очень важно, что за режиссер и что за команда. Был у меня один такой сериал: он снимался, останавливался, месяц тишина, я о нем благополучно забывал, но мне звонили, что вот опять продолжение. Там менялись продюсеры, режиссеры… И вот я приезжаю на съемку. Мне суют текст – сижу в гримерке читаю. Появляется какая-то девушка – оказывается, это с ней мы должны все изображать. Сидим уже вместе текст пробрасываем: учить не обязательно, можно все своими словами говорить. Попутно выясняю, что у нас с ней за отношения. Она говорит: «Я не знаю! Я вообще сволочь вроде бы, и мне что-то от вас надо». Что – она не знает. А я по роли адвокат, видимо, тоже какого-то негодяя.

Ну хорошо, снимаемся: сидим с ней рядом в машине на заднем сидении, рядом с водителем – оператор с камерой. Режиссер откуда-то через компьютер следит за съемкой, мы слышим команды. Тронулись, на ходу снимаем, остановились на светофоре. Стоп. Моя партнерша спрашивает оператора: «У тебя какой-то проект есть?» Потому что с большими паузами снимаем. Он отвечает: «Да, пригласили, уже начали снимать. Сценарий – абсолютная дрянь, но не такое, конечно, дерьмо, как наш…» Она ему: «Ты потише – у нас же микрофоны». А он говорит: «Да ладно, все знают!» Вот с таким отношением все работают на этой картине. Можете себе примерно представить, что из этого получится. Ну и удовольствия от процесса, конечно, никакого.

О службе в армии

Я служил 3 года в ракетных войсках. Причем это был мой выбор. Я учился в Строгановке (художественное училище имени Строганова, ныне университет, – КР), и у нас там не было военной кафедры, так что я понимал, что меня заберут. Папа у меня был довольно крупным начальником, и, наверное, можно было подсуетиться и оказаться или в штабе каком-нибудь, или в Театре Советской армии болтаться – и не служба, и не «гражданка». Но я для себя решил, что если уж попадать в армию, то хоть посмотреть, что это такое. И забурился в ракетные войска. Их тогда еще не было как таковых – мы маскировались то под артиллеристов, то под танкистов, то под летчиков, все время петлички у нас менялись. Как это все маскировалось – отдельная смешная история. Зато посмотрел: служил на Урале – летом плюс 40, зимой минус 40. Обморожение там было вещью совершенно обычной, но получил, что хотел, – все эти тяготы и лишения на себе испытал. И самое главное, познакомился с таким количеством сверстников из самых разных краев страны, что это до сих пор, в общем, подпитывает и дает представление о том, где ты жил и живешь.

О 65 годах дружбы с Никитой Михалковым

У родителей моего одноклассника, царство ему небесное, Алексея Шашкова, с которым мы за одной партой сидели, была дача на Николиной горе, где я бывал в гостях. И там же жил Никита с родителями. Там и познакомились. И выяснилось, что у нас довольно много общего… Я знал, что хочу поступать именно в Строгановку и в художественных студиях занимался, а Никита хотел быть артистом и тоже много чего для этого делал – еще будучи школьником в студии при Театре Станиславского состоял. То есть мы оба целенаправленно к своей цели шли и соприкоснулись в общих интересах. На практике я был художником у него на курсовой работе, потом на дипломной – так, в общем, и пошло. То, чему меня научили в Строгановке, очень пригодилось в кино.

Сценаристом стал тоже по случайности. Когда Никита ушел служить на флот, его старший брат Андрей, который писал заказные сценарии, позвал меня, так сказать, спарринг-партнером. Просто, чтобы был кто-то, с кем можно было обсуждать идеи и какое-то сопротивление преодолевать. Тогда я понял, что научить нельзя, можно только научиться. Любой совершенно профессии. Причем подмастерьем при хорошем мастере, а Кончаловский тогда был уже очень опытным сценаристом. И так было со всеми моими киношными профессиями.

О фильме «Собака Баскервилей»

То, что я там снялся, – это чистое стечение обстоятельств. Но какая команда там была! Сборная СССР просто: Василий Ливанов, Виталий Соломин, Никита Михалков, Олег Янковский, Ирина Купченко, Сергей Мартинсон, Светлана Крючкова, Алла Демидова, Рина Зеленая, Борис Брондуков, Евгений Стеблов… Просто попасть в эту команду было одно удовольствие. Ну и плюс, как это все замечательно придумал Игорь Масленников. Я про стиль, прежде всего, потому что там такие англичане, каких и в Англии-то никогда не было.

О мини-сериале «Мастер и Маргарита»

Когда я согласился сыграть Берлиоза, меня пугали, что это мистика, Евангелие от сатаны. Но там вообще не об этом история. У Булгакова были очень сложные отношения с советской властью – это во всех его произведениях прочитывается. И если прочитать роман с этой точки зрения, то все выглядит не так. Я читал несколько сценариев, несколько картин видел и убедился, что никто не знает, что делать с современной частью этой истории. Обычно снимается такой капустник – вся команда Воланда там просто валяет дурака. А на самом деле смысл в том, что, когда вся эта дьявольская команда прибыла в Москву, выяснилось, что они не могут сделать ничего, что выходило бы за рамки, было бы чем-то неожиданным или привычным для окружающих. Все дьявольское здесь уже было осуществлено до них.

О фильме «Двое в жизни, не считая собаки»

Со Светой Крючковой мы давно знакомы. Работали вместе на баскервильской собаке, а еще раньше на «Родне» (фильм Никиты Михалкова 1981 года – КР). Я там был художником-постановщиком и на площадке торчал, естественно, все время. Видел ее на театре много раз, с удовольствием смотрел и смотрю ее замечательные поэтические вечера. У нее есть потрясающий цикл о поэтах Серебряного века, которых она знает всех наизусть. Поэтому, когда поступило предложение сыграть с ней вместе такую супружескую пару петербургских интеллигентных старикашек, мне показалось это интересным, и, в общем, и я, и она ни минуты об этом не пожалели.

О фильме «Судьба барабанщика»

С режиссером Аней Чернаковой мы сделали уже пять детских картин, и последняя – это «Судьба барабанщика». Она еще не вышла, может быть, выйдет к дню рождения Аркадия Гайдара (22 января, – КР) – будет информационный повод. Мы бы хотели, чтобы наш фильм был показан детям в школах и других средних учебных заведениях. Гайдар нас всегда интересовал, много чего хотелось бы экранизировать из его работ. «Судьба барабанщика» заинтересовала прежде всего тем, что это детектив глазами ребенка – то, чего не было вообще никогда до него. Поначалу мы вроде как следим за всем происходящим вместе с героем и все время его обгоняем и понимаем, что его засасывает все его окружение, когда паренек оказался один, без родителей. Появился этот странный дядя, и мы очень быстро понимаем, что тот не так прост, как кажется. И думаем: что же ты, мальчик-дурачок, не понимаешь, что как мотылек на огонь летишь? А в конце уже он вдруг нас обгоняет, потому что совершает поступок, которого мы никак от него не ожидали. 

О творчестве Аркадия Гайдара

Гайдар вечен. В его книгах говорится о тех вещах, которые современны и сегодня. Мне очень нравится то, что в каждом его произведении есть абсолютно акварельно прописанные любовные истории: «Тимур и его команда», «Голубая чашка» вообще просто об этом, хотя эта линия и не сюжетообразующая. Диалоги у него замечательные, но самое потрясающее – это чувство юмора. Я считаю, что без него в искусстве вообще делать нечего. Отсутствие чувства юмора – самая серьезная инвалидность, которая только может быть у писателя и не только. В том числе и способность понимать, когда ты смешон. Ужасно, когда режиссер, сняв пару картин, уже не говорит, а вещает, и никаких улыбок в свой адрес не допускает даже самому себе. А Гайдар в этом смысле безупречен. Во всех отношениях это замечательная школа.

О творчестве Чехова

Чехов мне, безусловно, интересен, но я считаю его писателем чрезвычайно жестоким. Мало кто задавался вопросом, почему он все свои пьесы называл комедиями, а «Вишневый сад» вообще считал фарсом. Если просто внимательно это читать и попытаться понять, о чем и о ком он пишет: его герои – милые, замечательные, прекраснодушные люди, которые совершенно не понимают, что они висят над пропастью, и даже пошевелиться не хотят, чтобы от нее отодвинуться. Чудные разговоры – «В Москву, в Москву!», «Работать, надо работать!», – но никто не работает и в Москву не едет. Чудные разговоры в полном противодействии с поступками, если почитать это внимательно.

Когда мы с Никитой писали «Неоконченную пьесу для механического пианино» (драма 1976 года, – КР), тоже задумывались, откуда это представление о чеховских пьесах – что это все такое милое? А потому что, когда приходил и приносил свои пьесы красивый, высокий, потрясающе воспитанный с красивым баритоном человек, и в голову не приходило, что тексты его совершенно иного свойства. Когда шли репетиции «Вишневого сада» он писал Книппер (Ольга Книппер-Чехова, легенда МХАТа, жена писателя, – КР): «Я убежден, что ни Немирович, ни Станиславский до конца не прочитали ни одной моей пьесы, потому что это совершенно не то, о чем я писал».

О переосмыслениях классики

Не люблю переосмысления. Зачем ставить, условно говоря, «Бориса Годунова», где действие происходит на помойке? Ну напиши что-то свое, если тебе интересен такой экстрим. И Пушкин, и Мусоргский писали о другом. Экранизация – очень сложная вещь. Это, по сути, перевод на другой язык. Есть вещи вообще не экранизируемые. Как, например, гоголевский «Нос». Сколько попыток было его инсценировать и экранизировать? Нос, который там фигурирует, – то он в мундире статского советника садится в дилижанс и отправляется в Ригу, то он в кармане полицейского вместе с табачными крошками, то он в пироге. Как только вы пытаетесь это визуализировать, это сразу теряет смысл. Когда вы видите, как огромный нос из папье маше в мундире и с ножками садится в дилижанс, все разваливается. Он превращается в сказочное «то, чего на белом свете вообще не может быть». В литературе масса таких вещей, которые совершенно непереводимы на другой язык так же, как поэзия.

О кинокритиках

Критик счастлив только в пустом зале. В переполненном он тоскует, потому что думает: «Это что же получается, я с быдлом на одном уровне? Если я сижу в зале один, все поуходили через 10 минут, а я до конца досидел, вот это кино для нас». У меня вообще с критиками плохие отношения, потому что я где-то публично вякнул, и это до сих пор упоминается, что любая критика – это рассуждения евнухов о любви. Евнух, служащий в гареме, ежедневно присутствует при десятках соитий, и ему кажется, что он все об этом знает. Значительно больше, чем все остальные. Кроме одной детали, которая у него отсутствует и без которой никакой достоверности быть не может.

Тут я сошлюсь на Леонардо да Винчи, который говорил, что в отвлеченных рассуждениях отсутствует собственный творческий опыт, без чего ни в чем не может быть достоверности. Высшие градации творческого ума появляются только в процессе собственной творческой деятельности. Если ты только наблюдаешь и оцениваешь со стороны, не имея ни возможности, ни способности хоть как-то к этому прикоснуться, то ценность этих рассуждений имеет значение только для тебе подобных. Во всяком случае я в жизни не видел никого, кто с детства мечтал стать кино- или театральным критиком. Как правило, это значит, что он попытался, не получилось – да не очень-то и хотелось.

О мемуарах

У меня были предложения написать книгу. Но, боюсь, у меня не хватит терпения. Как говорил все тот же Лев Николаевич Толстой, «Гений – это графоман со способностями». Способности – не знаю, есть они у меня или нет, но графоманства, к сожалению, нету. Вставать в 4 утра и садиться за стол писать, ни дня без строчки – этим, увы, не одарен. А так, в общем, объективно понимаю, вспоминаю, с какими людьми повезло общаться – много, о ком и о чем можно было бы рассказать. Но вот представить себе, что я однажды сяду и начну все это записывать… Не знаю, может быть, и сподоблюсь.

О юбилее

К юбилею подхожу со смешанными чувствами: 80 лет – дата серьезная. Не могу сказать, радует меня это или пугает. Ну, дата и дата. Отмечать? Планируем в очень узком семейном кругу поплыть на пароходе на Валаам, Кижи, вот туда – прокатиться туда и обратно. Очень тихо и очень спокойно, без помпезного празднования. Такое вот придумали, и всем очень идея понравилась.